что мир необратимо изменился, но до сих пор этого не принял. Не могу принять, потому что теряю лучших офицеров… Это не лесть и не лицемерие: ты и твои ровесники действительно лучшие. Вы опытные. Вы умелые. Вы должны натаскивать молодых и готовиться сменить меня в этом пыльном кресле, а вместо этого огребаете усеченную пенсию и пинок, мать его, под зад.
– Мир изменился, – повторил слова генерала Орсон. – Мы ничего не можем поделать.
– И это настоящее безумие.
– Безумие в том, что мир изменился?
– Безумие в том, что мы, такие крутые, вынуждены признавать собственное бессилие.
Стюарта это все еще задевало, Бенджамина – нет, привык.
Смирился.
Они оба понимали, что Орк смирился, но не собирались произносить это вслух. Да и какая разница, в конце концов? Смирился ты или нет, ты ни черта не можешь поделать с тем дерьмом, в котором вымазал планету Воронежский метеорит.
– Если WHO[12] не отыщет вакцину, мы с тобой увидим новый, абсолютно не похожий на привычный нам мир.
– Надеюсь, отыщут, – коротко отозвался Орсон.
– Я тоже надеюсь, – кивнул Стюарт.
Еще несколько месяцев назад кабинет украшала коллекция настоящих, в рабочем состоянии «кольтов»: «Патерсон», «Уокер», «Драгун», «Миротворец» и «1911», бывших предметом гордости генерала, объектом его любви и заботы. Теперь они исчезли, «отправлены на хранение», как того требовал протокол Каплан, разработанный одним из самых известных психиатров мира и регламентирующий прохождение службы после сорока двух лет. Военные и политики прекрасно понимали, что армия не в состоянии отказаться от опытнейших старших офицеров, во всяком случае, в ближайшее время, и выработали особые правила их пребывания на службе. Орсон категорически отказался подписывать унизительный протокол, а вот Стюарт уйти не смог. И до сих пор не оставил надежду удержать своего лучшего офицера.
– Я был уверен, что ты согласишься на штабную должность.
– Не люблю чувствовать ствол у затылка, – спокойно ответил Бен, намекая на то, что протокол Каплан ставил во главу угла абсолютное недоверие к тем, кто решился его соблюдать.
– Думаешь, на гражданке будет иначе?
– Думаю, да.
– Не ври себе, – поморщился генерал. – После сорока двух все под прицелом: и военные, и штатские. Тебя будут сторониться. И тебя будут опасаться.
– Я потерплю.
– Посмотрим, как долго ты продержишься.
– К чему наш разговор? – поднял брови Бенджамин.
– К тому, что я могу все изменить, – твердо ответил Стюарт.
– Зачем?
– Затем, что армия – единственная семья, которая у тебя осталась, Орк, тебе нечего делать за воротами базы.
Фраза прозвучала жестко, даже жестоко, если вспомнить историю Бена, но не покоробила его, потому что была правдой: никого больше у Орка не осталось. И Стюарт в роли приемного отца был далеко не самым плохим вариантом… Но соглашаться на него полковник не хотел.
– Придумаю что-нибудь, – ответил он. – Пришло время