У слуг герцога поотвисали челюсти. Нет, вот они бы нипочем какого-то трактирного слугу за свой стол не пустили. И вольно же их светлости этак дурачиться!
– Вы это… мне? Ваша… светлость? – приметно запинаясь, выдавал из себя коротышка.
– Тебе-тебе, – кивнул герцог. – Садись да ставь скорей свою миску, а то ведь она горячая, наверняка тебе пальцы жжет.
– Есть немного, – ухмыльнулся коротышка, ставя свою миску на стол и присаживаясь рядом с герцогом.
– У, морда немытая, – завистливо прошипел один из слуг герцога. – Ты бы хоть поклонился, деревенщина! Такая честь…
«А зависти-то сколько! – мимолетно подумал герцог. – Не тебя за свой стол герцог посадил, не тебя – урода какого-то, бродягу низкородного почтил! А ведь, посади я тебя рядом с собой, ты бы лепетал и заикался, так что тошно бы сделалось, да еще и вывернул бы на себя миску-другую от почтительности и благоговения. Да ты и не посмел, и не хотел бы за один стол со мной попасть, но вот я посадил кого-то другого – и ты изнемогаешь от зависти и ненависти. Прогнать тебя, что ли? Ведь ты урод похлеще этого коротышки. Он всего лишь недомерок. У него тело маленькое. Кто знает, почему оно, усохло, почему не развилось, как должно. Во всяком случае, он выжал из него все, что можно. А у тебя не тело, у тебя душа усохшая, маленькая, всю ее зависть изъела. И ведь я знаю, почему так случилось. Имя твоей болезни – Дангельт. Он и многие подобные ему сотворили таких, как ты. Эта зараза так сразу не исчезнет, не рассеется. Поэтому я не прогоню тебя, хоть ты и мерзок. Ты так же, как и этот карлик, не виновен в своем уродстве».
– Я слишком мал ростом, чтобы кланяться, – мягко пояснил коротышка, глядя герцогу прямо в глаза. – С моим ростом голову нужно держать высоко, не то ведь и впрямь не заметят.
Вот это сказал!
Слуги за соседним столиком замерли от ужаса, а герцог расхохотался.
– С таким-то норовом тебя всякий приметит, – отсмеявшись, заметил он.
– Это утешает, – спокойно кивнул коротышка.
– Вот только выжить с таким норовом трудновато, – добавил герцог.
«И почему у меня не выходит разгневаться на этого нахального недомерка?»
– А мне выживать не надо, Ваша Светлость, – ответил коротышка. – Это вам надо, вы за многих людей отвечаете, а я – сам по себе, мне достаточно просто жить.
«Да ты хоть понимаешь, что ты сейчас сказал, маленький мерзавец? Вижу, что понимаешь. Как же ты посмел-то, а? А ведь посмел. И не боишься. Ни капельки не боишься. И почему я стерплю это от тебя? А ведь стерплю. И еще послушаю. Не каждый день такое услышишь».
Герцог поглядел на своего собеседника с новым оттенком уважения.
– Далеко не каждый способен понять такие вещи, – промолвил он. – Так ты, значит, умен. Умен и дерзок, иначе не посмел бы намекать на то, на что ты намекаешь. Ты, значит, свободен и одинок, тебе не нужно ни за кого отвечать, и поступаться собственной честью тоже не нужно. А я, герцог, отвечаю за многих, и значит, неизбежно вынужден это делать.