за плечо и ткнул большим пальцем в шею.
Мы поспешно отошли от карусели, но как только оказались на улице, Форма помедлил, обернулся и улыбнулся. Музыка внезапно оборвалась, и звуки на площади стихли. Поверх всего завис уже несколько секунд продолжавшийся крик. Мы повернули сквозь толпу обратно к карусели, Форма пыхтел, шкура, как кольчуга, колотила меня по плечам. Писк-визг, от людского гомона гнется шея. И вот мы у карусели: я в негодной старой шкуре и блистательная форма, и что там еще задумала сестра Блендина?
На середине помоста, между раньше двигавшихся, а теперь замерших лошадей – мальчик. Или некогда мальчик. Лежит на спине с закрытыми глазами, штанишки спущены до колен, ягодицы сплющены на полу, вокруг кровь.
Форма все понял, однако спросил:
– Что случилось? – и был засыпан ответами.
– Видите лошадь, та, что за ним, с раздутыми ноздрями? Он до нее дотянулся, и его палец в них застрял, ах, это не вина компании! Мы всех инструктируем: одна лошадь подпрыгивает вверх, другая скачет вниз, видите, сэр, он такой коротышка, вот как вытянулся, сломан большой палец. Обрезания не делали, я обещал его деду, пенис отсечен, на его месте отметина от прижигания.
Поскольку цепь на поясе Формы слишком коротка, он не мог наклониться, чтобы мы оба при этом не упали. Ему пришлось перекинуть мальчика через плечо и придерживать одной рукой.
– Куда вы его? Может, вызвать «Скорую»? Он оклемается?
– Не беспокойтесь, граждане, с ним все будет хорошо. Теперь он наш, я забираю его в академию. Его приведут в порядок с помощью особого полицейского лазера и поместят в лучший Мизура. Через пятнадцать лет будет как огурчик – станет задирать нос и радоваться, что ему так повезло.
Улыбки, кивки и шепот остались позади – мы шли вперед: я тащила псину, а Форма – мальчика. Пересекли улицу и стали подниматься по ступеням большого серого здания. Из обрубка мальчика на меня капала кровь.
– Что здесь находится? – спросила я.
Форма показал на большие римские буквы над дверью:
«Тюрьма Индепенденс»
Пока я читала, псина сползла, и морда настолько надвинулась мне на лицо, что я не могла не только видеть и слышать, но даже дышать. Пока я выбиралась из нее, мы продолжали идти, и что-то происходило, но я не знала, что именно. А когда освободила лицо, выяснилось, что мы стоим перед барьером, за которым находятся люди. Мальчик исчез, и Форма велел, чтобы я сняла часы, очки и отдала сумочку. Я послушалась, оставив очки, поскольку увидела за барьером женщину. Она сидела за пишущей машинкой и быстро двигала руками. На ней тоже была собачья шкура – в стиле Мизура, – но только в гораздо лучшем рабочем состоянии. Женщина подняла голову, и ее взгляд дал ясно понять, что моя никуда не годится, поскольку, вместо того чтобы разозлиться, она, увидев еще одну собачью шкуру, испытала отвращение.
Оживить свою псину я никак не могла и с тех пор, как днем меня посадили в этот угол,