после рождения детей и предоставит ее самой себе. При таких обстоятельствах никто не скажет о ней дурного слова, если она возьмет предприятие в свои руки и заживет припеваючи.
– Ну вот. – Девочка хмурится. – Нужно, чтобы вы пересчитали все еще раз. Меня внимание подводит, видимо: сумма получается какая-то странная.
Мистер Хэнкок подгребает монеты к себе и принимается пересчитывать заново, а Сьюки встает и прохаживается по комнате, уперев ладони в поясницу. Позаимствованный у Ребби корсет сильно жмет и сидит на ней не так, как ей привычно. Монеты звякают, губы мистера Хэнкока беззвучно шевелятся. Наконец он откидывается на спинку кресла.
– Ну? – нетерпеливо спрашивает Сьюки. – Сколько у вас вышло?
Вид у него слегка ошеломленный.
– Тридцать восемь фунтов, четыре шиллинга и шесть пенсов.
– Значит, все верно. По крайней мере, по моим подсчетам, именно столько мы сегодня и выручили.
Девочка тихонько взвизгивает, и мистер Хэнкок встает, чтобы заключить ее в объятия.
– Милая моя племянница! Возможно, все еще уладится! Боже, ну и авантюра!
Сьюки чуть не прыгает от радости.
– Это больше, чем предполагал ваш капитан!
– Если так пойдет дальше, мы… нам… – Мистеру Хэнкоку даже не вообразить, что и как тогда будет. – Нет. Нет, лучше считать, что нам просто выпал один невероятно удачный день.
– Ну и давайте закончим на сегодня, пока удача благоволит нам. – Сьюки зевает.
– О, вот он опять, твой здравый смысл!
Мы занимаем их воображение, даже когда находимся далеко-далеко от них. Они видят нас умственным взором, даже когда не видят плотским зрением. Они передают из уст в уста истории про нас.
Истории про мужчин, которые однажды, шагая берегом, вдруг слышат вдали благозвучные голоса, различают в волнах нежную белую спину и – уже не замечая наползающих туч и крепчающего шторма – забывают о теплых ручонках своих детей и о постукивании вязальных спиц своих жен, забывают обо всем на свете ради прекрасного лица, полускрытого длинными зеленоватыми волосами, разметанными порывистым ветром. Иные бросаются в глубокую воду, и рубашка надувается пузырем вокруг тела; иные неуклюже бредут через отмели, спотыкаясь о скользкие от водорослей камни, и ноги у них покрываются гусиной кожей. Многие так и не возвращаются.
Те же, кто возвращается, – как объясняют они свое безумство? Что говорят в свое оправдание? Они внезапно испытали некое могучее, всепоглощающее чувство, невыразимое словами; они услышали в сладостном пении таинственной гостьи нечто столь же совершенное в своей первозданной чистоте, как вечный высокогорный лед, и теперь готовы отринуть все самое дорогое в жизни, лишь бы только услышать его вновь. Морские девы, обитающие по другую сторону реальности, безнаказанно идут на поводу у своего вожделения; они никогда не ждут смиренно, когда к ним приблизятся, но, уверенные в своей неотразимой прелести, властно призывают: «Я хочу тебя! Я хочу тебя! Иди ко мне!»
Есть