Голубь мой чистый!.. Мученик мой! – прошептал Мещеряк, и яркою влагою блеснуло что-то в самой глубине его черных очей. Потом он осторожно раскрыл кафтан на груди Алеши и отстегнул ворот его рубахи.
Осыпанный рубинами и яхонтами тельный крест на золотом гайтане блеснул в полутьме.
– Мое имя узнал ты, а свое не охоч сказывать… – произнес Матвей, осторожно снимая с груди Алеши его крест и надевая свой оловянный тельник через голову малютки. – Как звать тебя, родимый?
– Алексеем звать меня, по отцу Семенычем, а из роду я князей Серебряных-Оболенских, – тихо проронил тот.
– Алеша, стало, будешь, Алеша, братик мой богоданный!.. – с тихим умилением начал Матвей и вдруг разом осекся.
Месяц, точно багрово-красный шар, выплыл из-за тучи и осветил огромное, черное судно, плывущее прямо на струги, сбившиеся в кучу посреди реки.
– Са-а-рынь на ки-и-чку! – пронеслось в тот же миг протяжным заунывным звуком с первой ладьи и помчалось вверх по реке.
– На ве-ес-ла! – прогремела новая команда в тишине ночи.
И, точно встрепенувшиеся птицы, быстрыми лебедями заскользили струги по глади вод.
Месяц алым заревом облил Каму. Багрово-красною стала река…
Гребцы с каким-то тихим остервенением налегали на весла. Лодки неслись теперь вперед со стремительной быстротой. Черное судно тоже выдвинулось заметно вперед, приготовляясь, в свою очередь, к отпору. На палубе его замелькали темные силуэты людей.
– Са-а-рынь на ки-и-чку! – еще раз прокатилось над Камой.
Почти одновременно с борта судна грянул выстрел, блеснул огонь, и с грохотом и свистом тяжело плюхнуло свинцовое ядро в воду.
– Ой, тетка, молода больно!.. Кашу заварила, сала не поклала, сгорела каша без сала, сама с голодным брюхом осталась! – послышался с очередного струга веселый голос есаула.
Хохот разбойников покрыл его. И тотчас же могучими звуками прозвучал в темноте вопрос Ермака:
– Все ли живы, ребятушки?
– Все живехоньки, атаман! – весело откликнулись с лодок.
Черное судно было теперь всего в десяти саженях от передней лодки.
– Готовься, робя! За честь и свободу славной вольницы казацкой! – снова зычным кликом прорезал тишину сильный голос Ермака. – Вперед!
– Во славу атамана-батьки, Ермака Тимофеича! – хором гаркнула дружина.
И все разом устремилось по золотой глади вод.
Точно стая исполинских чаек окружила вмиг целая фаланга лодок неуклюжее, медленно подвигающееся судно.
– Эй, вы, ночные ратники, сдавайся, што ли, не то в воду, рыбам да к ракам на дно пойдете!.. Палить из ручниц, робя! А тамо приставляй лестницы, да с Богом в рукопашный бой! – отчетливо гремело над затихшей рекою.
Быстро вскинулись к плечу пищали, щелкнули курки.
– Стой! Кто в Бога верует, стой, православные! – понеслись испуганные крики с палубы барки.
– Никак сама Ермакова дружина? – прозвучал вместе оттуда же чей-то взволнованный вопрос.
– Верно, приятель. Атамановы