le>
Глава I
Пять молодых девушек в нарядных белых платьях и в таких же шляпах одна за другой впорхнули в светлую, веселую приемную Н-ского приюта.
Старая прислуга начальницы приюта оглядела с любопытством необычайных юных посетительниц и их радостно-взволнованные лица и пошла доложить о них своей барыне. И тотчас же по её уходе в комнате все зашумело и зазвенело сдержанным звоном молодых оживленных голосов.
– Вот и приняла… Вот и приняла… Ага! Что? А ты еще говорила, что не примет, Шарадзе! Всегда так: брякнешь, не подумав, а потом…
И одна из юных посетительниц, тоненькая, необычайно изящная шатенка с вьющимися волосами, торжествующе взглянула на подругу, нескладную, высокую девушку, красивые черные глаза которой, как и её смуглое худощавое лицо явно обнаруживали кавказское происхождение.
– Погоди еще радоваться, Баян: рано пташечка запела, как бы кошечка не съела… – гортанным голосом, с восточным акцентом, ответила смуглянка.
– Типун тебе на язык, Тамара! – сказала маленькая, с большими светлыми глазами девушка, быстро вскочив с дивана, на котором она уже успела расположиться. – Не может она не принять и не выслушать вас, когда мы приехали по такому важному делу, да еще и с рекомендацией от само-то барона-попечителя…
– Разумеется, Золотая рыбка права! – подхватила третья посетительница, болезненного вида девушка, белый легкий наряд которой придавал ей какой-то воздушный вид. – Разумеется, вас и выслушают и день назначат, когда привести сюда нашу маленькую, родненькую девчурочку…
Голос Вали Балкашиной при этих словах вздрагивает от волнения, а глаза внезапно наполняются слезами.
Тотчас же из-за пояса извлекается кружевной платочек, и тихое неожиданное всхлипывание раздается в светлой приемной.
– Ну, вот еще! Этого еще недоставало… Здравствуйте! На третий день выпуска слезы лить! – возмутилась четвертая посетительница – хорошенькая, кудрявая Ника Баян. – Пожалуйста, прошу тебя, не распускай ты своих нервов! Ведь нашей Тайночке, право же, здесь будет очень недурно, уверяю вас, mesdames, даже очень хорошо… Ну, да, конечно, о-о-чень хо-ро-шо… – срывающимся голоском доканчивает Ника, и тоже достает из-за пояса кружевной платочек, которым закрывает свои карие, оживленно сверкавшие до этой минуты глаза.
Всхлипывания двух девушек вызывают слезы у третьей. Теперь плачет очень высокая, тонкая, с осиной талией и задумчивыми глазами, блондинка Муся Сокольская, «Хризантема» по прозвищу, данному ей её подругами. К ней немедленно присоединяется «Золотая рыбка», т. е. Лида Тольская, закадычная подруга Муси. Девушки тихо плачут, плотно прижав к глазам свои носовые платки.
Крепится только армянка Тамара Тер-Дуярова, или «Шарадзе». Прозвана она «Шарадзе» своими одноклассницами за постоянную привычку задавать шарады и загадки. Но и её черные восточные глаза сейчас усиленно моргают, чтобы как-нибудь задержать навертывающиеся на них непрошенные слезы.
– Mesdames, перестаньте! – говорит Тамара. – Перестаньте реветь! А то и я зареву… Ника, сделай «умное лицо», пусть посмеются лучше… Или я новую шараду залам… Ну же, действуй Ника …
Но той не до «умного лица» нынче. Когда Ника Баян, общая любимица всего института, бывала в хорошем настроении, она могла уморить со смеха весь класс. Она умеет подражать голосам и манерам начальства и подруг или изображать тех и других, умеет совершенно изменять выражение своего хорошенького личика и делать из него «умное лицо», то есть такое, при виде которого все невольно хохотали до слез. Кроме того изящная Ника прекрасно танцует. Часто по вечерам, оживленная и прелестная, она носилась перед восхищенными подругами в бешеной пляске, с растрепанными кудрями и блуждающей улыбкой, приводя юных зрительниц в неописуемый восторг.
Но сейчас Ника «скисла». «Скисли» и остальные её подруги заодно с нею. Все пять девушек глубоко ушли в мягкие, какие-то особенно располагающие к отдыху, кресла и время от времени тихо перекидывались сквозь слезы коротенькими, отрывистыми фразами.
– Она у вас такая избалованная… Ей будет трудно среди чужих…
– Конечно, трудно. Мы так любили ее…
– И так ласкали…
– А Ефим был прекрасным дядькой нашей Тайночке.
– Здесь уже не будут ее кормить так, как у нас…
– Ну, это даже хорошо. От конфет и сладостей у неё часто болел животик, – серьезно вздыхает Варя Балкашина.
– Валерьянка, не говори ерунды… Пока ты живешь на свете, живут валерьяновые и другие капли, и никакие болезни нам не страшны! – звенит громко голосок Лиды Тольской.
Валя Балкашина, или «Валерьянка», отнимает на минуту кружевной платок от влажных глаз и обиженно спрашивает:
– Что ты хочешь этим сказать, Тольская?
– Но, ведь, у тебя же всегда был запас лекарств в тируаре,[1] и ты страдаешь манией лечить всех и каждого, моя дорогая… Не даром же мы прозвали тебя «Валерьянкой» – оправдывается Лида.
– Глупое институтское прозвище. Мы не