карманов, и перед старой придворной дамой предстали смущенные, разрумяненные от слез, совсем еще юные девичьи лица. Все пять молодых девушек поднялись со своих мест, выстроились в линию и, отвешивая плавный, по всем правилам института, реверанс, несколько нараспев, хором произнесли:
– Nous avons l’honeur de vous saluer princesse![2]
Когда фраза была окончена, темноглазая, розовенькая Баян, вспыхнув до ушей, подумала:
«Мы с ума сошли! Как это глупо, так кланяться, ведь мы же уже не институтки», – и смущенно посмотрела на Тер-Дуярову.
Та сразу поняла взгляд Ники. «Правда, душа моя, глупо. Мы уже не институтки» – мысленно же согласилась с нею тотчас армянка.
Наступила минута молчания.
Старая фрейлина, улыбаясь, любовалась смущением этих взрослых детей. Но вот Ника Баян, еще накануне уполномоченная говорить с княжной от имени всей депутации, выступила вперед.
– Мы приехали к вам просить вас от имени всего последнего выпуска Н-ского института за нашу дочку, – начинает она взволнованно.
– Дочку? – и седые брови старой княжны удивленно вскидываются над пламенными восточными глазами.
– Ну, да, дочку и внучку! – подхватывает Тамара Тер-Дуярова. – Потому что я – её дедушка, а вот она, (тут армянка непринужденно тычет пальцем в Нику,) – она – её бабушка, по общему соглашению всего нашего выпуска Шура Чернова, тоже воспитанница нашего выпуска, – её папа; мамы же её – весь наш класс; все мы, и мамы, и тетки! – звенит своим хрустальным голоском «Золотая рыбка».
Старая княжна улыбается все шире и шире.
– Так вы приехали просить за вашу приемную дочку, маленькую сиротку Глашу Петушкову? – наконец догадывается она.
– Да, да, да, за Глашу Петушкову, – хором воскликнула депутация.
– Её бумаги несколько дней тому назад поступили в канцелярию нашего приюта. Сам барон хлопочет за вашу воспитанницу, и она уже принята в нам, – торжественно объявляет княжна девушкам и следит, какое впечатление произведут её слова на юных посетительниц.
Те почему-то молчат.
– Ника, да говори же! Чего истуканом стоишь? – шепчет тихо волнующаяся Тамара.
Старая княжна замечает этот шепот и останавливает свой взгляд на Тамаре. От этой молоденькой армянки так и веет её родиной: знойным кавказским небом, небом милого Тифлиса, синим и прозрачным, как крыло парящего ангела… Веет высокими горами, где воздух так чист и легок. Дорогой, милой, давно покинутой родиной веет на старую княжну-грузинку, и её глаза увлажняются слезами. Ласково берет она обе руки Тамары в свои и говорит как бы совсем новым, глубоким и прочувственным голосом:
– Будьте покойны, дети, вашей общей дочке будет, несомненно, хорошо у нас, если только она не окажется слишком избалованной и капризной.
– Вот то-то и есть, что может оказаться… – совершенно неожиданно для себя самой выпаливает Ника.
Начальница переводит свой ласковый взгляд с юной армянки на хорошенькое личико Ники и спрашивает:
– Что вы хотите этим