братца.
Он сильно пошатнулся сначала в одну сторону, потом в другую и, чтобы удержать равновесие, схватился за стол, на котором стояла ваза. Она была очень красивая, вся расписанная цветами, аистами и какими-то смешными черноволосыми девочками в цветных длинных халатах, в высоких прическах и с раскрытыми веерами у груди.
Стол закачался не меньше Толи. С ним закачалась и ваза с цветами и черненькими девочками. Потом ваза скользнула на пол… Раздался оглушительный треск.
Трах!
И черненькие девочки, и цветы, и аисты – все смешалось и исчезло в одной общей груде черепков и осколков.
Глава 5
Разбитая ваза. – Тетя Нелли и дядя Мишель
Минуту длилось гробовое молчание. На лицах детей был написан ужас. Даже Толя присмирел и вращал во все стороны испуганными глазами.
Жорж первый нарушил молчание.
– Остроумно! – протянул он в нос.
Ниночка покачала своей красивой головкой, глядя на груду черепков, и произнесла значительно:
– Любимая мамина японская ваза.
– Ну так что же! – прикрикнул на нее старший брат. – А кто виноват?
– Не я только! – выпалил Толя.
– И не я! – поспешила не отстать от него Ниночка.
– Так я, по-вашему, что ли? Остроумно! – обиделся гимназист.
– Не ты, а Мокрица! – выкрикнула Ниночка.
– Конечно, Мокрица! – подтвердил и Толя.
– Мокрица и есть. Надо пожаловаться мамзельке. Зовите сюда вашу Баварию Ивановну – то бишь Матильду Францевну. Ну, чего рты разинули! – командовал Жорж младшим детям. – Не понимаю только, чего она смотрит за вами!
И, пожав плечами, он с видом взрослого человека заходил по зале.
Ниночка и Толя скрылись в одну минуту и тотчас же снова появились в гостиной, таща за собою Матильду Францевну, ту самую клетчатую даму, которая встретила меня на вокзале.
– Что за шум? Что за шкандаль? – спрашивала она, глядя на всех нас строгими вопрошающими глазами.
Тогда дети, окружив ее, стали рассказывать хором, как все случилось. Если б я не была так убита горем в эту минуту, то невольно удивилась бы тому избытку лжи, которая сквозила в каждой фразе маленьких Икониных.
Но я ничего не слышала и не хотела слышать. Я стояла у окна, смотрела на небо, на серое петербургское небо, и думала: «Там, наверху, моя мамочка. Она смотрит на меня и видит все. Вероятно, она недовольна мною. Вероятно, ей тяжело видеть, как нехорошо поступила сейчас ее Леночка… Мамочка, милая, – шептало мое сильно бьющееся сердце, – разве я виновата, что они такие злые, такие нехорошие задиры?»
– Ты глухая или нет! – внезапно раздался за мною резкий окрик, и цепкие пальцы клетчатой дамы впились мне в плечо. – Ты ведешь себя как настоящая разбойница. Уже на вокзале подставила мне ножку…
– Неправда! – вне себя прервала я резко. – Неправда! Я не делала этого! Я нечаянно толкнула вас!
– Молчать! – взвизгнула она так, что стоявший неподалеку от нее Жорж