ую. Я буду чувствовать это всегда. Ведь я не продолжение, а неотъемлемая часть. Живущим лишь телами не понять. Они рассекали чужие родные души и судьбы так долго, травили всеми возможными способами, а сейчас с нескрываемой радостью констатировали смерть и пошли прочь. Их коллеги, извозчики Харона, как водится в России, не спешат на вызов в одну из питерских квартир и дают скорбящим последнюю поблажку.
В голове всё гудит и плывёт, глаза плотно закрыты. Не могу выпустить мамину холодную руку. Наверно так ощущает себя один раненый зверь, сторожа бездыханное тело второго, своего дорогого близкого. Я много раз видела эти душераздирающие записи в интернете. Последний месяц неравной борьбы со смертью и фашистской сектой, поставившей на недобитых жертвах крест, были как в бреду невыносимо тяжкими. Тонны лекарств и снотворное, чтобы мама не слышала ремонтную истерию психов за стенами, а сама дремала рядом и всё прислушивалась к дыханию в страхе. Только сейчас последние часы около мамы я чувствую, как ей стало легко. Витая над нами её душа размышляет, сколько было отмерено Богом и сколько её лет отсекли фанатичные злыдни, решившие, что у потенциально подопытных не должно быть любящей матери. Как никогда не было у них.
– Доченька… Не плачь… Храни вас Господь Бог. – незримо шепчет свободная душа, больше не разрывающаяся от ежедневной боли и обиды за всеобщую слабость и трусость перед преступной системой.
Только мне не стало легче, время оглушительно простояло на месте первый час и вдруг покатилось назад в воспоминания.
– Девочка моя, – прорвался папин голос из давящей толщи небытия, – Пойдём на кухню. Кофе хочешь?
А я не могу вырваться, не могу продолжать этот как на зло солнечный день, как всегда, как малодушные предатели, разбежавшиеся на заработки денег.
– Слышишь меня? Сейчас уже придут. Пойди водички попей. – неуверенно продолжил отец, всё это время обзванивавший соответствующие городские службы и своё начальство, чтобы вошли в положение на сегодняшний трагичный день. Знаю, он не предал, как другие, но не решается вернуться к нам в комнату, где бились последние секунды любви, где мама, задыхавшаяся от острой сердечной недостаточности в моих руках, теперь глядит в пустоту лазурными глазами.
– Ничего больше не надо…
– А?
– Я останусь. – грубо отвечаю я каким-то чужим голосом, как спросонья, и продолжаю бессмысленно согревать самого любимого человека, давшего мне эту жизнь и самое счастливое беззаботное детство на фоне семейных бед и государственных кризисов.
Там в прошлом хочется, отложив на память лучшие волшебные моменты, в первую очередь откопать корень зла. Почему посторонние нам фанатики так радовались тяжелой болезни, обломам, долгам и ранам? Почему так преданно уничтожали нас эти психопаты, под которыми спецслужбы всего города и не только? Что им сделала мама, я? Откуда столько слепой дикой ненависти к матерям, их детям, женскому началу, к порядочности и наивной доброте? Зачем кто-то выращивал и возносил чудовищ, идущих по людским трупам к трону с баблом, смеющихся над мучительной смертью чужой матери со святым сердцем?
В голове вдруг выстрелом громыхнула входная дверь – пришли могильщики, навсегда выносящие тела умерших из дома. Это всё. Последние мгновения и ледяной панический страх перед расставанием и предстоящей пропастью прошиб моё тело. Не помня себя, поспешила прочь из комнаты.
Свежий и согретый ясным солнцем воздух приводит в себя лучше нашатыря. Сижу на залитом светом полу на балконе, а за спиной орудуют люди, из которых можно делать гвозди для забивания в гроб. Не слышу ничего, шум моря усилился в ушах, боль стиснутых рыданий в груди и головокружение. Когда абсолютно все ушли, я уверенно встаю, но всё плывёт перед глазами. Крепко сжимаю мамин синий амулет, что я дарила и наивно заряжала. Он был зачем-то снят с мамочки железными дровосеками вместе с её православным крестиком. Слуги Харона хлопнули дверью и мой подавленный отец отправился бегать по больницам, моргам, крематориям и прочим инстанциям, чтобы собрать нужные гербовые бумажки, без которых у нас в стране нельзя сдохнуть официально.
Будний солнечный день, на календаре 17 мая – день смерти мамы, совпал с церковным праздником Вознесения. По-прежнему не верится. Трезвое осознание себя и реальности будто отключилось. Почему-то мы с мамой думали, что это случится под покровом ночи и после не будет ничего: ни боли, ни слёз, ни жестоко злорадствующих свидетелей, ни падальщиков над трупами. Словно просто фильм закончится и погаснет картинка с нами, не оставив от нас ненужных миру следов. Я считала, что таким святым мученикам, какой сделала мою маму жизнь, ангелы должны даровать гуманную смерть во сне. Но нет. Никогда не забуду этих жутких минут маминых последних мук у меня на руках и истеричных звонков в Скорую помощь. С малодушным невмешательством защитников и врачей-реаниматологов, во мне угасла последняя надежда, что когда-нибудь кто-то неравнодушный разберётся по факту смертей, организованных сектантским преступником по кличке «Том-гном» с его верной сектой, что распоряжался сегодняшними издевками из логова в соседней новостройки.
Оставив