в его дореволюционном творчестве. При этом повесть «Серебряный голубь» – первая часть задуманной трилогии – отразила преимущественно восточное, иррациональное начало, а роман «Петербург» – противоположное, западное, рациональное начало. Заключительная часть «Невидимый Град» – книга, в которой должны были быть указаны пути к разрешению конфликта между рациональным Западом и иррациональным Востоком, не была издана, так что трилогия осталась незавершённой[11].
Внимание литературоведов в течение длительного времени было сосредоточено главным образом на вершинном произведении А. Белого – романе «Петербург». Ему посвящена фундаментальная монография Л. Долгополова, а также ряд статей и диссертаций. Однако в последнее время всё чаще объектом исследования становятся другие произведения писателя, в том числе интересующая нас повесть «Серебряный голубь». Подобная ситуация не могла бы не радовать, если бы ни одно но… Парадокс состоит в том, что «Серебряный голубь», несмотря даже на авторское определение жанра («повесть о семи главах»), зачастую воспринимается и рассматривается исследователями – вероятно, по аналогии с «Петербургом», в гигантской тени которого «Серебряный голубь» закономерно оказался, почти утратив для «беловедов» свою самостоятельность, – как роман, что несомненно снижает научный уровень многих работ. К тому же существует опасность того, что неточное определение жанра повести А. Белого в целом ряде статей, закрепившись в сознании исследователей, помешает не только определению её места в жанровой системе русской прозы начала XX века, но и адекватному прочтению (повесть-миф).
Творческое наследие Б. Зайцева отличается жанровым разнообразием: романы, повести, рассказы, художественные биографии (В. Жуковского, И. Тургенева, А. Чехова), литературные портреты, очерки, статьи, переводы, дневники, эссе, пьесы. Проблемы, которые поднимались писателем, чаще всего обращены к России. Проза Б. Зайцева – со-причастие «Святой Руси»: «Русь вечная проходит через всё творчество Зайцева, по-разному открываясь ему на долгом пути жизни. Поэтому <…> художественный мир Зайцева удивительно гармоничен и светел» [17, с. 152]. Всеми исследователями творчества Б. Зайцева отмечается не только религиозность и одухотворённость его произведений: «Проза Б. Зайцева озарена религиозным светом. О чём бы он ни писал, мы так или иначе ощущаем пульсацию мотивов сакрум, их структурообразующую и системосозидающую роль. В сущности, все ключевые образы зайцевской прозы – библейского происхождения: дорога, вода, свет, дом, дерево, роса…» [18, с. 45], – но и особенный стиль, близкий по своей окрашенности к импрессионистической литературе и в то же время имеющий реалистическую основу.
Импрессионизм в русской литературе начала XX века был довольно распространённым явлением, но так и не сложился в самостоятельное течение. Между тем в ранних рассказах Б. Зайцева (сб. «Тихие зори», 1906) исследователи обнаруживают все основные черты импрессионизма: