позволяя никому заходить туда, и нередко вскидывал к плечу свое ружье.
В одно прекрасное июньское утро Уголен и Лу-Папе (в чистой одежде и праздничных шляпах) отправились к «отшельнику» Пико-Буфиго. Они застали его сидящим на одном из оливковых деревьев, и Лу-Папе был крайне удивлен, впервые в жизни увидев его за работой. На самом деле он не прореживал крону, а нарезал палочки для ловушек с птичьим клеем.
Они подошли к дереву, но Пико-Буфиго, кажется, даже и не заметил их.
– Эй, Марий, все в порядке? – задрав голову, прокричал Лу-Папе.
– А какое твое дело, в порядке или не в порядке? – послышалось в ответ, при этом Пико-Буфиго не переставал щелкать секатором.
Лу-Папе ничуть не растерялся.
– Марий, почему ты так отвечаешь? Я тебя чем-то обидел?
– Не обидел, но ты мне не друг, – ответил браконьер, – плевал я на тебя, вот и все. Да и я тебе тоже до одного места.
– Может быть, тебе и плевать на меня, а мне на тебя нет, раз я к тебе пришел.
– Если ты пришел сюда, значит хочешь меня кое о чем попросить.
– Верно, попросить кое о чем, но и дать тебе кое-что!
– Мне НИЧЕГО не нужно, – отвечал Пико-Буфиго, – меня утомляет, когда со мной говорят, а самому говорить – утомляет еще больше.
Уголен, забеспокоившись, стоял, ни слова не говоря, только нервно мигал. Лу-Папе, отойдя на шаг, чтобы лучше видеть лицо дикаря, который тем временем взобрался на ветку повыше, преспокойно проговорил деловым тоном:
– Слушай, Марий, я тебе все объясню в двух словах. Если ты продашь мне твой участок, не дом, а только поле и склон напротив, я тебе заплачу столько, сколько пожелаешь. Взгляни-ка сюда!
Вынув из кармана пять купюр по тысяче франков, он развернул их веером и помахал ими.
– Это тысячные купюры! – крикнул Лу-Папе, думая, что тот никогда таких не видел.
Пико-Буфиго помедлил с ответом, стало слышно, как он завозился на дереве; его лицо вдруг вынырнуло из листвы: от гнева оно было налито кровью.
– Это что еще такое, а? – заорал он. – Кому это может прийти в голову? Чтобы я да согласился продать свою землю! Вон отсюда, паршивые свиньи! Вон отсюда, Субейраново дерьмо!
– Марий, – отвечал Лу-Папе, – не кричи так, а то задохнешься. Я же вежливо с тобой разговариваю: не оскорбляй Субейранов, не то это плохо кончится!
Он говорил спокойно, но побледнел, а его глаза зажглись странным огнем.
Уголен попытался было успокоить его:
– Папе, не сердись, это он так, в шутку. Он в плохом настроении, пройдет…
– А эта рыжая сова, чего она вмешивается не в свое дело! – зарычал разъяренный Пико-Буфиго. – Иди куда подальше, там и мигай себе! Вот спущусь с дерева, увидите, что я делаю с Субейранами!
Лу-Папе стал мертвенно-бледным, из его глаз посыпались искры. Он отбросил далеко в сторону трость и шляпу, снял пиджак, который тоже полетел на траву, и, расставив руки в стороны и втянув голову в плечи, проговорил хриплым, задыхающимся голосом:
– А