села в кресло-качалку глубокого вишневого цвета. Под ним были беспорядочно раскиданы газеты и журналы, преимущественно воскресные, развлекательного характера. Между ними высилась пирамида берестяных стаканчиков из лавки госпожи Пионии.
На тумбочке лежала стопка бумаг, освобожденная от бечевы, валявшейся тут же. «Доронах», – успела прочитать я до того, как Кадия быстро накрыла стопку пледом.
Стоило Кадии поудобнее устроиться в кресле, как на нее с размаху запрыгнул Снежок. Волк слегка потоптался по подруге – она не возмущалась – и свернулся у нее на коленях калачиком. Ну, как калачиком… Только голова Мчащейся сверху и торчала.
Я нагнулась к Дахху. Мне показалось, что он не дышит. Я прижалась ухом к груди друга, но биение сердца было столь слабым, столь далеким, что скорее забирало надежду, нежели дарило ее. Я поспешно проглотила комок в горле.
– Ты читала «Доронах»? – спросила я Кадию.
– Да.
– Весь?
– Всё, что есть.
– И как тебе?
– Смутно. Какие-то обрывки, много вопросительных знаков на полях. Но, – Кад потупила взгляд. – Но ведь это он написал, Тинави.
– То есть тебе понравилось.
– А сама-то как думаешь? – Кад беззлобно огрызнулась.
Что ж. Кажется, у кого-то опять «период Дахху». Оно и лучшему, наверное.
Я присела на краешек больничной кровати. Знаю, не существует более заезженного оборота в больничных сценах, но – лицо Смеющегося было таким мирным…
Я не удержалась от соблазна и ущипнула Дахху за кончик носа. Всегда хотела это сделать! Но Дахху столь серьезно к себе относился, что никогда бы мне такого не позволил. Шалость меня раззадорила, и я начала неучтиво мерять длину его носа и сравнивать ее со своей.
– Ты что творишь? – возмутилась с кресла Кадия.
Здоровенная туша Снежка не позволяла подруге вскочить на ноги, а то, чую, она бы мне вышеозначенный орган уже оторвала за такое святотатство. Причем не только фальшивый, но и настоящий.
– Это такое лечение, – я фыркнула. – Меня Карл научил.
– Правда?
– Не… – тоскливо протянула я, запоздало поняв, что шутка была откровенно неуместной. И вдруг увидела кое-что, из-за чего продолжила фразу уже совсем в другом ключе: – Не-е-е смей во мне сомневаться!
Дахху оживал.
То ли пришло его время вернуться из странного пограничного состояния, которое мы, по примеру западных коллег, называли комой; то ли просто ни один из знахарей до сей поры не додумался дернуть Смеющегося за нос, – а друг, как бы далеко от тела не витала его искра, не мог такого простить.
Нет, конечно, он не сел на кровати, не заговорил и даже не открыл глаза. Но вдруг проступило дыхание. Слабое, но уже слышимое. Сердце забилось чаще, в чем я сразу же поспешила убедиться. Лицо перестало отливать пугающим болотным цветом – на щеках заиграли краски, такие же нежные, как первые лучи восходящего солнца. Я сосредоточенно придумывала, что бы мне еще такого проверить, когда вихрь в лице Кадии непочтительно отбросил меня от койки. Прямо в кресло, которое закачалось