есть унылые, но самое главное – другая реальность, происходящая за пределами старого города.
С одинаковым успехом эта реальность может быть перемещена в любую точку постсоветского пространства. Ничего не изменится.
…В старом доме на Пушкинской улице, где Ян остановился, ремонт, наверное, не производился со времен невеликого Октября.
Построенный в конце семидесятых годов девятнадцатого века, известный как доходный дом графа Орлова, он (дом) так и не смог оправиться от «постбольшевистского синдрома».
В восьмидесятых годах прошлого века были живы еще старики, которые помнили его (дом) в ином обличье: тяжелые массивные двери с коваными ручками, красные ковровые дорожки на лестницах; важный дворник в белом фартуке с бляхой, закрывавший ворота во двор в десять часов вечера.
Интересно: кому это все мешало?
Кто его знает…
Но сегодня, как и тридцать лет назад, когда Ян попал сюда впервые, кажется, что кто-то жестоко надсмеялся над старым домом: сломанные перила, выщербленные лестницы, тусклый свет, тяжелый, практически невыветриваемый запах гнили.
В довершение ко всему две недели подряд не работал лифт: кто-то утром украл подвесной кабель, без которого, разумеется, лифт передвигаться не мог.
Две недели жильцы пытались добиться от организации, обслуживающей здание, хоть какого-то ответа; затем, махнув рукой, обратились в прокуратуру.
Бесполезно.
В день, когда Ян уезжал в аэропорт, лифт даже не пошевелился.
Кстати, в доме – семь этажей.
(Позже Яну рассказали: лифт заработал только после того, как на организацию надавил прокурор; он же присутствовал при пробном пуске лифта. «У вас прокуроры занимаются лифтами?» – спросили у него, торжествуя. Ян был посрамлен.)
И все равно он любил Петербург; как говорится, не благодаря, а вопреки.
Хотя, наверное, есть и «благодаря»: благодаря Невскому, Адмиралтейству, Петроградской стороне, Васильевскому острову, Английской набережной – да мало ли чему?!
Наверное, еще и благодаря запечатленной в сознании бурлящей, бурлескной молодости, шипучей, как шампанское, шаловливой, шелудивой, шелопутной.
В Петербурге мы сойдемся снова,
Словно солнце мы похоронили в нем,
И блаженное, бессмысленное слово
В первый раз произнесем.
«Блаженное, бессмысленное слово» – какое гениальное определение, в котором, как в матрешке, спрятаны «бражники и блудницы», «мелкие чиновники, японцы, теоретики чужой казны…»
…Ведьмина гора находилась на окраине, где не был слышен шум машин и редко кто забредал.
– Посмотрите, – Таня показала куда-то вдаль, где кружились в танце мерцающие огни, – город виден как на ладони. Представляете, каково здесь встречать восход и провожать закат, а если мы посмотрим в небо, то увидим Млечный путь: он обычно невидим из-за уличного освещения и неоновых вывесок.
Ян