отозвались с холодком. Кто-то предложил «обсудить». Есенин от обсуждения наотрез отказался: «Вам меня учить нечему. Вы сами все учитесь у меня…» Потом читал «Персидские мотивы». Эти стихи произвели огромное впечатление… Все же с собрания Есенин ушел немного расстроенный, маскируя свое недовольство обычным бесшабашным видом.
Реакция зала, судя по всему, была для Есенина неожиданной. Уж от кого-кого, а от перевальцев он ждал иного приема. Ожидал сенсации, праздника, триумфа – обернулось литературным бытом. Успех «Персидских мотивов» не компенсировал обиды, наоборот, усугублял ее.
Ситуация, сложившаяся при первом публичном чтении, оказалась отнюдь не случайной. Тот же В. Наседкин свидетельствует: «Через бюро вырезок Есенин знал все, что писалось о нем в газетах. О книге стихов «Персидские мотивы»… в провинциальных газетах печатались такие рецензии, что без смеха их нельзя было читать. Заслуживающей внимания была одна вырезка со статьей товарища Осинского из «Правды». Но и она была обзорной. О Есенине лишь упоминалось. О поэме «Анна Снегина», насколько помнится, не было за полгода ни одного отзыва. Она не избежала судьбы всех больших поэм Есенина».
Невнимание со стороны «большой критики» Есенин всегда воспринимал с болезненным недоумением. Один из его тифлисских знакомых вспоминает, что поэт говорил с нескрываемой горечью: «Критики у меня не было и нет. Вот вы что поймите!.. Я уже восемь лет печатаюсь, и до сих пор не прочел о себе ни одной серьезной заметки!.. А мне надоело ходить в коротких штанишках и в вундеркиндах. Надоело! Очевидно, нужно умереть, чтобы про тебя написали что-нибудь путное!»
После провала надежд на всероссийский триумфальный успех «Анны Снегиной» Есенину стало ясно: молчание критики – не обычное небрежение, а свидетельство того, что его поэзия не нужна новой индустриальной России.
По ночам, прижавшись к изголовью,
Вижу я, как сильного врага,
Как чужая юность брызжет новью
На мои поляны и луга.
Как и многие последние вещи Есенина, и эти стихи написаны и опубликованы на Кавказе. Летом 1925 года поэт предпринял еще одну попытку – убежать, «чтоб еще сделать что-нибудь». И убежал, и сделал, но избавиться от тоски, от мучительного чувства своей ненужности уже не мог.
«Милый друг мой, Коля!
Все, на что я надеялся, о чем мечтал, идет прахом».
Ставил я на пиковую даму,
А сыграл бубнового туза.
Сегодня нам легко хвалить Есенина за то, что он хотел видеть Россию именно Россией, а не какой-то национально безликой страной, и даже противопоставлять тем его современникам, которые, как конструктивисты, были заражены «национальным нигилизмом». Сегодня это видно всем, понятно всем. Но в 1925 году Есенин со своим старомодным «национализмом», со своей «золотой избой» не мог не чувствовать себя «теснимым», лишним – «саженью без чети»…
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
Не