нам от Бога, каковые когда бы сподобились получить и мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Коим Отцу и вместе Духу Святому подобает всякая слава, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
Слово восемьдесят восьмое
О том, что желающий пасти словесное стадо Христово прежде должен рассмотреть и с точностью исследовать себя самого и свое состояние и тогда уже браться учить других.
Господь наш Иисус Христос ублажает не того, кто учит только добрым делам, но того, кто прежде творит их и потом научает им и других. Ибо говорит в Святом Евангелии: иже сотворит и научит, сей велий наречется в Царствии Небеснем (Мф. 5, 19). Почему и божественные отцы Церкви нашей ни словом, ни писанием не учили никакому добру, которого не делали бы сами, прежде чем учить о нем. И те, которые слушают таких учителей, бывают более готовы на то, чтоб подражать им в добром, потому что не столько пользуют их слова, сколько пользуют дела, которые побуждают их делать и себе подобное же. Но горе нам, братия мои, что до такой великой дошли дерзости мы, монахи, что беремся пасти словесных овец Христовых, не имея благодати Христовой, и всячески домогаемся получить степень апостольскую (увы мне, треокаянному!) для довольства и упокоения тела, для выгод и чести человеческой, и даже за деньги покупаем сие достоинство апостольское, ни Бога не боясь, ни человеков не срамляясь. Хотя ни один человек не дерзнет приблизиться к царскому престолу без воли царя, хотя никто из неученых не посмеет взять на себя чин грамматика или ритора, хотя никто из неграмотных не согласится быть чтецом; но мы не таковы, и несмотря на такие примеры, ищем и берем на себя достоинство апостольское, не имея благодати апостолов и не видя в себе плодов благодати Святого Духа. И как допускаем мы себя даже подумать только о такой великой дерзости? Скажите мне, возлюбленные: если бы этот великий и многолюдный город, Константинополь разумею, встретив какого-либо человека странного, который никогда не входил в царские палаты и которого не знает ни царь, ни царские люди, стал просить его, говоря: мы делаем тебя меченосцем царевым, входи ты один в царские палаты и говори царю о нашем благе и проси его сделать для нас то и то, то странный тот человек захотел ли бы принять предлагаемое ему достоинство и пришло ли бы ему даже на ум, что он сможет делать такие дела? Все мы, наверно, в один голос скажем, что он никогда не поступил бы так, даже тех, которые предложили б ему это, осудил бы, обозвав их бессмысленными и сумасшедшими, и никак не согласился бы принять сказанное достоинство, видя, что оно доставило бы ему не честь, а скорее, бесчестие и царское наказание. Итак, если в человеческих делах не можем мы поступать так, то как же не страшимся мы и не трепещем брать на себя апостольское достоинство с такою дерзостью приближаться к неприступному свету Царя царствующих, Бога, и становиться посредниками между Богом и человеками? Или считаем такое покушение малым и ни во что ставим как ничтожное? Увы мне, братия мои! Страшно подумать,