Гарика, и о причинах его смерти. Меня не оставляло чувство беспокойства из-за всего услышанного и увиденного сегодня. Как-то не хотелось вновь умирать, так и не увидев Марину. Да и вообще умирать не хотелось. А следователь и детектив практически убедили меня в том, что повторное покушение вполне возможно. Правда, у них разные подозреваемые. Если это Ксюша, на чем настаивает Перекосов, то может не стоит говорить «супруге» про развод? Взять, да и уехать тихонько? А, если прав детектив? Тогда кого опасаться?
– Лиля, Лиля… как же ты мне сейчас нужна! – пробормотал я про себя в полголоса.
– Нужна, значит? – услышал я озорной голос у себя за спиной.
Лиля стояла, прислонившись спиной к огромному стеллажу с книгами. В этот раз на ней был желто-зеленый ситцевый сарафан, который едва прикрывал разбитые коленки. Волосы все так же растрепаны, а на лице проступила целая россыпь веснушек.
– Лиля! – обрадовался я. – Ну где же ты ходишь? У меня вопррросов миллион и пррроблем не меньше.
– Я всегда рррядом, и, между прррочим, помогаю тебе изо всех сил, а вот ты в упор не видишь моих знаков, – передразнила мое раскатистое «ррр» Лиля.
– Каких знаков? – раздраженно спросил я.
– Явных! Все правила из-за тебя нарушила, не хватало еще, чтоб меня отстранили или того хуже из хранителей разжаловали! Внимательнее будь!
Я недоуменно смотрел на эту вспыльчивую, непутевую девчонку, совершенно не понимая, о чем она мне говорит. Я даже растерялся немного, а она, как будто окончательно пытаясь сбить меня с толку, заговорила вдруг про литературу:
– А помнишь, какая книга у Марины самая любимая? – произнесла она, шагая тонкими пальчиками по корешкам книг на огромном стеллаже.
– Что?
– Любимую Маринкину книгу помнишь?
– «Мастеррр и Маррргарррита», кажется…. Да какие книги?!! Лиля, меня снова убить могут!!!
– Хорошая книга. Мне тоже нравится, и тебе советую почитать, – невозмутимо продолжила Лиля, тыкая пальцем в томик Булгакова.
Я окончательно растерялся, и уже не пытался спрашивать её о чем-то, лишь смотрел, как она пританцовывает на одной ноге, напевая про себя какую-то глупую детскую считалочку:
Восемь, двенадцать – пора улыбаться,
Семьдесят пять – улыбайся опять,
Сто сорок восемь – улыбочку просим,
Семьдесят семь – улыбаемся всем.
Она пропела эту абру-кадабру несколько раз, потом резко остановилась и, кивнув головой на противоположную стену, сказала:
– Красивая картина! Дали, между прочим!
Я обернулся. Там действительно висела картина, изображающая какие-то растекшиеся часы, пустыню и сухое дерево, одним словом – Сальвадор Дали. Опять ничего не понимая, я повернулся к Лиле, но её уже не было. Она вновь исчезла, так и не сказав ничего полезного.
Испытывая совсем не легкое раздражение,