вылезал из цепочки юрких, омытых дождем, автомобилей, подползал осторожно к остановке, гремел дверьми, набирал пассажиров, затем так же осторожно пристраивался к основному потоку и, не торопясь, плыл дальше в гулком течении дороги. Что-то сонное, расслабляющее было в этом ровном движении. И Леха, поначалу нервничавший от невыносимой медлительности, перестал раздраженно вздувать желваки, успокоился, разомлел, почувствовал себя необыкновенно легко, как когда-то в речном трамвайчике, подплывая к пристани за городом в дождливую погоду, когда совсем не хотелось покидать сухого, теплого места, приятно пахнущего перегретым машинным маслом, и затем бежать по пустому берегу к ближайшему укрытию, чтобы до нитки промокшим бесполезно дрожать под дырявым навесом. И он, щурясь в запотевшее окно с прилипшими снаружи водяными горошинами, лишь наблюдал, как закрываясь зонтами, портфелями, целлофановыми кульками, горе-грибники мчались к избушке лесника на опушке, и прислушивался к звучному шлепанью сочных капель на железной крыше.
А Володька после бессонной – мучил больной зуб – ночи, духоты прокуренной комнаты, где он почти безвылазно находился с того момента, как в командировку уехала мать, а вслед за ней по путевке в Пицунду отправился отец, после двух утомительных дней одиночества, после концерта, изнемогал от усталости.
– Володь, мелочь есть? – подал голос Леха и прервал раздумья Яковлева.
– Да, рубля полтора найдется. А что?
– И у меня «рваный». Пивка махнем у «Трех поросят»? Заманчивое предложение для повышенного воображения Яковлева было настольно неожиданным, что представив на минуту картину – себя с кружкой пива – юноша растерялся, промычал неопределенно, хотел было тотчас отказаться, отговорить заодно и Леху, но, подумав, что так, должно быть, не поступают истинные мужчины, поколебавшись, согласился.
Они слезли напротив бара, у рынка. Купили пустую трехлитровую банку. Леха пояснил, что кружек в толчее не хватает. Потом пересекли улицу и вошли в широкие, недовольно заскрипевшие, дубовые, под зазывной вывеской двери, и по скользкой, винтообразной, скрипучей, дощатой лестнице спустились в слабоосвещенный, с нависающими сводами подвал, пахнущий сыростью, кислятиной, спертым воздухом. И с раздраженным сопротивлением окунулись в сплошной гул голосов, этот полумрак, затхлость. Владимир, опять сделав тупое насилие над собой, встал рядом с довольным, улыбающимся Алексеем у липкой стойки.
Банка с подступившей к горлышку пеной, которую Алексей через минуту с королевскими замашками изящно поставил перед Володькой, казалась ведерной, и еще казалось, что выпить ее чисто физически невозможно, но Леха пил, с напускной веселостью, и не желая отставать пил Володька, прямо так, из банки, пока не было кружек.
Оказалось, что здесь у Лехи много знакомых: окружающие знали его, подходили, здоровались, целовали в щеку, шутили, некоторым он кивал с величайшим удовольствием, а Володька,