волосами, в длинном черном платье, которое делает ее еще выше, стоит перед ним, гордо выпрямившись, как эдакая террористическая Долорес Ибаррури, с презрительной усмешкой отвечая на его вопросы. И тогда оба они, как два настоящих умных противника, сходятся в жестокой идеологической схватке, в которой с огромным трудом – но все же! – побеждает он. В итоге она, настоящая героиня, прошедшая огонь, воду и медные трубы, склоняется перед его мужеством, признает поражение и, не отказываясь от своих убеждений, с затуманенным взором начинает медленно раздеваться перед ним.
А Станка, в своей черной юбке, которая, откровенно говоря, ничуть не портила ее, входила в кабинет с сокрушенным лицом, испуганно, будто в церковь, и у него не поднималась на нее рука. И он снова вздрагивал от каждого собственного слова, словно от него зависит вся его жизнь, а она оставалась все такой же тупой и бесчувственной, словно дерево. И только ладонью разглаживала складки на юбке, будто ей вовсе нечем было заняться. Светислава сжигало желание совершить нечто героическое, что навсегда бы запомнилось, что спасло бы эту новую жизнь, что указало бы выход погружающемуся в пучину обществу, и он готов был сложить ради этого свою буйную голову. А она толковала ему о сахаре, ситце и отсутствии ниток для шитья.
В один прекрасный день он не выдержал и после разговора с ней заявился в кабинет к Маричу. И прямо с порога заорал на него:
– Слушай, ты! Слушай! Я – я! – политическая полиция! А не говнюк с улицы! И не желаю больше слушать всяких там баб, что толкуют про сахар и постное масло! Хватит! И… я тоже знаю, что в лавках нет сахара и постного масла! Нет сахара! Говно этот ваш партизанский ситец! И вообще всё никуда не годится! И что? Отправишь меня под замок? И меня допрашивать станешь?
Марич побледнел и медленно поднялся из-за стола.
– Не стоит тебе так, – тихо, сквозь зубы процедил он, – со мной так разговаривать. Прапорщик Петрониевич, что это вы позволяете себе так со мной разговаривать? Кто вам позволил учить меня работать?
Светислав раззявил рот:
– Что значит – позволил? Хочу – и буду!
Но запал его неожиданно угас:
– Так точно! – И опустился на стул. – Слушаюсь! Да только она мне без конца талдычит, что соли нет, сахара и постного масла – и много чего еще! Слушай, брат, давай я протокол составлю, и отправим это дерьмо в архив! Ничего мы из нее не вытащим, только время теряем!
Марич гневно смотрел на него. Перед ним стояла на столе переполненная тяжелая стеклянная пепельница. Он схватил ее, будто желая запустить ей в Светислава, и тут же со стуком опустил на столешницу. Пепел и окурки рассыпались по бумагам:
– Не тебе это решать! Надоел ты мне! Здесь полиция, а не парикмахерская! Вот уволишься – и покупай себе белые перчатки!
Тяжело дыша, он умолк на мгновение:
– Башка твоя пустая, идиот! Ее муж – член комитета в Мюнхене. Похоже, он и курсы в Шварцвальде прошел!
У Светислава голова кругом пошла. «А передо мной, –