воскресенье, 3 сентября, наши лошади были загодя нагружены и отправлены в небольшую деревню на противоположной стороне залива, куда мы собирались добраться на китобойной лодке. В понедельник 4-го мы попрощались с российскими властями, выпив непомерное количество шампанского за наше здоровье и успехи, и отправились на двух парусных лодках в Авачу в сопровождении всего американского населения Петропавловска. Выйдя в залив, с сильным юго-западным ветром мы быстро достигли устья реки Авача и высадились в деревне, чтобы в пятнадцатый раз освежиться «пятнадцатью каплями» и отпустить, наконец, наших друзей Пирса, Хантера и Фронфилда домой. Выпив неисчислимое количество чарок в честь святого-покровителя камчатских исследователей и обменявшись пожеланиями удачи, мы, наконец, распрощались и начали медленно продвигаться вверх по реке с шестами и веслами к камчадальскому поселению Окута[14].
Наша туземная команда, приняв участие во всеобщем веселье, сопровождавшем наш отъезд, и совершенно непривычная к такому безрассудному пьянству, к тому времени впала в состояние совершенно счастливого безумия – они пели свои камчадальские песни, благословляли американцев и поочередно падали за борт, не внося какого-либо заметного вклада в успешное плавание нашего тяжелого китобойного судна. Вьюшин, однако, с характерной для него энергией вытаскивал тонущих за волосы, стучал им по голове веслом, чтобы привести в чувство, стаскивал лодку с мелей, надёжно держал курс вверх по течению, работал шестом, грёб на веслах, прыгал в воду, кричал, ругался и вообще показал себя на высоте в такой чрезвычайной ситуации.
Было уже значительно после полудня, когда мы покинули Петропавловск, а из-за бестолковости наших камчадалов и множества песчаных перекатов ночь настигла нас на реке на некотором расстоянии ниже Окуты. Выбрав место поудобнее, мы причалили к берегу и приготовились к нашему первому бивуаку на открытом воздухе. Примяв высокую влажную траву, Вюшин поставил нашу маленькую палатку, уложил на пол тёплые сухие медвежьи шкуры, импровизировал стол и скатерть из пустого ящика и чистого полотенца, разжёг огонь, вскипятил чай и через двадцать минут поставил перед нами горячий ужин, который не уступил бы кулинарному мастерству самого Сойера[15]. После ужина мы сидели у костра, курили и разговаривали, пока на западе не погасли долгие сумерки, а затем, завернувшись в тёплые одеяла, улеглись на медвежьи шкуры и лежали, прислушиваясь к сонному кряканью уток в осоках и одиноким вскрикам ночных птиц, пока, наконец, не уснули.
Солнце только забрезжило, как я проснулся. Туман, висевший в течение недели в серых облаках вокруг гор, теперь исчез, и первым, что увидели мои глаза через откинутый полог палатки, был большой белый конус Вилючинской сопки, ярко сияющий сквозь предрассветную серость. Вот восток заполыхал утренней зарёй, и природа проснулась. Утки и гуси крякали в тростниках вдоль берега, плаксивые крики морских чаек разносились над рекой, а из ясного