дождем, как будто не имело никакого значения, сплю я в палатке или в грязной луже! Обдумав, лучше ли мне залезть внутрь или отомстить, обрушив палатку им на головы, я решил всё-таки сначала скрыться от дождя, а отомстить в более подходящее время. Не успел я снова заснуть, как на лицо мне упал мокрый брезент, сопровождаемый криком: «Подъём! Время отплывать!» Я выполз из-под упавшей палатки и, мрачный, спустился к плоту, обдумывая различные хитроумные планы поквитаться с майором и Доддом, которые сначала оставили меня под дождем, а потом разбудили посреди ночи, шлёпнув мне по голове мокрой тряпкой.
Был час ночи – тёмное, дождливое и хмурое утро, – но луна уже взошла, и наши лодочники сказали, что уже достаточно светло, чтобы тронуться в путь. Я в это не верил, но мои сонные высказывания на этот счёт не имели никакого веса для майора, а мои протесты были полностью проигнорированы. С горечью в сердце, надеясь, что мы наткнемся на какую-нибудь корягу, я угрюмо улёгся под дождём на мокрую траву нашего плота и постарался во сне забыть о своем горе. Из-за встречного ветра мы не могли поставить палатку, и были вынуждены укрыться клеёнчатыми одеялами и дрожать всю оставшуюся ночь.
Примерно через час после рассвета мы подошли к камчадальской деревне Мильково, крупнейшему туземному поселению на полуострове. Дождь прекратился, тучи начали рассеиваться, но воздух всё ещё был холодным и сырым. Человек, посланный накануне из Шаромов на лодке, известил жителей о нашем приближении, и сигнальная пушка, из которой мы выстрелили, когда обогнули последний поворот реки, выгнала на берег почти всё население. Нас встречали, как римских триумфаторов! «Отцы города», как назвал их Додд, в количестве двадцати человек собрались на месте, где мы должны были причалить и начали кланяться, снимать шляпы и кричать «Здравствуйте!» когда мы были ещё в пятидесяти ярдах от берега, затем раздался салют из дюжины ржавых кремневых мушкетов, столь старых, что это грозило нашей жизни, и дюжина встречающих бросилась в воду, чтобы помочь нам благополучно высадиться. Деревня стояла недалеко от берега реки, и туземцы приготовили для нас четырёх самых страшных лошадей, каких я когда-либо видел на Камчатке. Упряжь каждой состояла из медвежьих шкур, деревянного седла, похожего на конёк крыши, стремян, висящих на залатанных ремнях длиной не более фута, и поводьев из моржовой кожи, обвязанных вокруг морды животного.
Я не видел, как майору удалось взобраться на коня, но нас с Доддом, невзирая на все наши увещевания, схватила дюжина длинноволосых камчадалов и начала тянуть в разные стороны, пока борьба за овладение какой-нибудь частью наших несчастных тел не стала напоминать схватку за тело мёртвого Патрокла, и, наконец, торжествующе подняла нас, почти бездыханных, в сёдла. Ещё один такой гостеприимный приём навсегда лишил бы Русско-Американскую телеграфную компанию возможности пользоваться нашими услугами! Я успел только мельком взглянуть на майора. Он был похож на перепуганного сухопутного жителя, которого