рассказчик, обращаясь к поэту, который только что приехал и, остановясь в дверях, внимательно слушал.
– Имел честь быть вместе с Барятинским в юнкерской школе и, каюсь, почтил князя весьма неназидательной поэмой. Разумеется, я писал бы иначе, если бы больше знал о его амурных талантах… Но прости, Фредерикс, я, кажется, перебил тебя?
– Да я сказал, пожалуй, все.
– Барятинский пойдет протоптанной дорогой, – продолжал Лермонтов. – При русском дворе такую карьеру делали и певчие, и истопники, и просто умалишенные. Почему бы и сиятельному кирасиру не занять соблазнительную вакансию?
– Если с этой стороны вникать в историю царствующего дома, – вмешался Столыпин, – мы никогда не кончим, господа.
– Позор! – вскипел Александр Долгорукий.
– Романтик! – улыбнулся ему Лермонтов. – К Барятинскому есть другой счет, господа. Помните ли вы, что он публично выражал сочувствие убийце Пушкина и добился высокой чести посетить арестованного Дантеса?
– Стало быть, Лермонтов, он хорошо помнит и твои тогдашние стихи?
– Признаюсь, я метил в подлецов покрупнее. Однако с тех пор мы с Барятинским разошлись. Но на последнем новогоднем маскараде я собирался принести ему поздравление с амурной карьерой при дворе… Надо было видеть величественную рожу Барятинского: поздравление было бы вполне своевременно.
– И ты поздравил? – раздались голоса.
– К сожалению, не успел. Помешала неожиданная история.
– Рассказывай!
– Но входит ли подобный рассказ в программу наших сходок? – серьезно обратился поэт к Браницкому.
– К делу, к делу! – отвечал хозяин дома.
– Продолжаю, господа. Их высочества Ольга и Мария Николаевны были на маскараде в розовом и голубом домино, и, разумеется, все делали вид, что не могут раскрыть эти прелестные инкогнито. Таинственные домино непринужденно резвились, конечно под тайным попечением голубых мундиров, и, резвясь, стали интриговать меня, хотя я не искал подобной чести.
– Сюжет, достойный Боккаччо, – перебил Шувалов.
– Не совсем так. Я двинул сюжет по собственному разумению. Мне оставалось поверить в инкогнито, как делали все. А поверив, я воспользовался свободой маскарадных обычаев и отвечал на интригу так, как отвечают навязчивым камелиям.
Дружный хохот покрыл слова поэта.
– Ну, а развязка? – едва мог проговорить Жерве.
– Прелестные домино взвизгнули от перепуга и исчезли. Как видите, мой подвиг не велик.
– Ну, держись теперь, Лермонтов! Такой выходки никогда тебе не простят, – заявил Фредерикс.
– Тем более не простят, что эта история вдохновила меня на стихи, а стихи я напечатал в «Отечественных записках» с точным обозначением: «1 января». Нет только посвящения их высочествам.
– А знаешь ли ты, что на тебя готовится литературный пасквиль?
– Ты говоришь о повести, которую сочинил граф Соллогуб?
– Именно! – подтвердил Фредерикс. – Барятинский,