ощущений.
Она всё же пересилила себя и отправилась посмотреть, как работает детской сестрой Маша Зеленцова. Полненькая, вечно улыбающаяся, с кудряшками на голове – наверное, именно она была создана для того, чтобы дарить тепло детям, которые в этом так нуждались. Она, а не Настя. Что она могла дать тем, кто сейчас тянул к ней свои руки, беззубо улыбался через боль или капризничал, жалобно хныкая? Только слёзы, которые сами по себе выступали на глазах, и которые Настя украдкой стирала, чтобы после натянуть на лицо улыбку и продолжить свои манипуляции.
– Так. Ещё один есть мальчик. Тяжёлый. Почти не говорит, точнее, говорит звуками. ДЦП-шник. Над диагнозом бьются, но похоже, там что-то неизлечимое, ну, помимо ДЦП-эхи, – отрапортовала Маша, вручая Насте стопку подгузников, в которые она и вцепилась так, словно только они могли удержать её на ногах.
– Я… Я наверное, не смогу, Маш, – жалко выдавила она из себя, отходя к окну коридора.
Сколько раз за сегодняшний день она испытывала страх, когда понимала, насколько всё хрупкое. Не стань её в какой-то момент, и Глаша сначала окажется в детском доме, а после, стоит ей заболеть, вот в таком ужасном месте. Нет, здесь всё было светлым и просторным, здесь работали чудесные чуткие люди, но всё равно Настя испытывала ужас, когда находилась наедине с малышами, что испытывали боль. Даже представлять, что её Аглая может быть здесь, было страшно.
– Ничего. Это нормально, – поторопилась заверить её Зеленцова. – Не все могут, это правда.
А Настя стояла, смотрела на нежно-голубое небо, и понимала, что испытывает совершенно малодушное желание сбежать. Туда, где есть прикосновение тёплого ветра, где можно просто устроиться на скамейке и подставить лицо яркому солнцу. Где она сможет забежать в магазин и купить дочери фруктов или её любимый шоколад.
Где есть совершенно иная, отличная от этой, жизнь. И да – мчаться отсюда куда глаза глядят было и вправду малодушно, но Настя знала – если останется – попросту сгорит.
– Тогда я пойду, да?
– Да, конечно. А я к Петьке, заждался уже.
Маша процокала каблучками в сторону дальней палаты, и стоило ей скрыться за безликой белой дверью, как Настя сорвалась с места и помчалась в сторону выхода из центра.
В тот вечер она ни о чём не рассказала матери, решив отложить разговор о Зубареве на утро. Посвятила почти весь вечер дочери, потому что это хоть отчасти отвлекало её от мыслей о Саше. И воспоминаний, что так или иначе рождались в душе. Когда же улеглась в постель, сомнения охватили её целиком.
Настя прекрасно понимала, как именно будут проходить её встречи с Зубаревым. Наверняка и он сам не желал бы видеть её рядом в качестве сиделки. Она же отдавала себе отчёт в том, что всё их общение в итоге сведётся к какой-нибудь перепалке или к чему покруче. И ей придётся приложить все усилия, чтобы сдержаться и не наговорить в ответ всякого, за что её уволят уже на следующий день после того, как она устроится на это место.
Повернувшись набок, Настя подложила под голову руку и закрыла глаза. Она начинала злиться. Вроде бы их история с Сашей