офицеры, которые понимали все без лишних слов. Возможно, в тот момент каждый из них думал и о том, какая судьба ждет всех в начавшемся 1918 году. Тихонов попрощался с подчиненными, полагая, что вряд ли вернется в Гельсингфорс на прежнюю должность. Особенно трогательной получилась сцена расставания со старшим лейтенантом Булавиным, радиоразведчиком и заместителем начальника отделения, вместе с которым служили в разведке флота все годы войны, начиная с 14-го. Булавин вынес его раненого из-под германской бомбежки на острове Даго осенью прошлого года, когда германцы намеревались захватить острова Моонзундского архипелага. Они обнялись и стояли, не произнося ни слова.
После совещания Тихонов собрался и с чемоданчиком в руках ближайшим поездом уехал в Петроград.
В темноте зимнего вечера он спрыгнул с подножки вагона на перрон Финляндского вокзала, но не поспешил с большинством пассажиров к стоянкам извозчиков, а нескорым шагом, похрустывая снежком, двинулся в сторону Финского переулка, где в квартире на втором этаже дома № 3 жила его мать.
Все годы войны он при случае заглядывал к ней домой и знал, чем она живет, как мог, унимал ее волнение за сына-военного, рассказывал, что знал, о положении России и о будущем страны. Сейчас ему хотелось оставить в родной квартире вещи и еще раз посидеть и поговорить с самым близким человеком.
В слабо освещенном Финском переулке проходивший красногвардейский патруль с нескрываемым подозрением проверил у флотского офицера документы.
«Лучше бы еще один фонарь зажгли, чем останавливать всех встречных-поперечных, хозяева города, мать их!..» – тихо выругался Тихонов, когда блюстители порядка удалились в сторону вокзальной площади. Подходя к дому, он свернул с мощенной булыжником проезжей части во двор, где из-за темени нельзя было рассмотреть ни дорожек, ни сугробов, ни грязного снега. Единственным источником освещения оказались окна винной лавки, которую много лет держала Антонина Васильевна Ильина, мать Федора, теперь именуемого Раскольниковым. Лавка занимала помещение первого этажа, окна светились изнутри неярким электрическим светом, благодаря которому лейтенант, не зажигая спичек, нашел дверь на нужную лестницу.
Тяжелая створка на входе заскрипела пружиной, в нос ударил с давних лет знакомый запах керосина, кошек и готовящейся еды, а ноги привычно отмеряли нужное количество шагов по пролетам лестницы. Сорок ступеней вверх, две площадки и – квартирная дверь, которую он открывал тысячи раз. Едва заметная в полумраке медная табличка «Присяжный поверенный К.Д. Тихонов». Отца уже десять лет как нет, но мать не разрешила снимать табличку. В комнате над ее кроватью висит фотографический портрет отца в рамке, а в шкатулке рядом с колечками и сережками лежит его круглый знак из позолоченного серебра, на котором выпукло изображен столп закона, обрамленный венком из дубовых и лавровых листьев, связанных лентой. И еще аромат сигар в памяти, вот и весь образ отца.
Рука автоматически дотронулась до розетки