щедрей и заливистей. Самое время…
Слева у лабазов крестьянин грузит на подводу гулкие пустые ящики. У него был удачный день… Он пьян и благодушно-рассеян, потому то и дело роняет ящики наземь и лениво бранится без всякой досады. Только вот незадача – селянин с семьей, его жена что-то сварливо бубнит, сидя на козлах. Не подберешься. Жаль…
Под беззаботный фруктовый хруст и полотняный шелест мимо прошла девица. Вот почти нарочито задела его плечом, так близко, что Пеппо ощутил молочный запах кожи вперемешку со свежим духом яблока. Пощекотала щеку любопытным взглядом, будто пером провела…
А вот и другой взгляд иглой ткнул под лопатку. Этот совсем другой, колючий и недобрый. А справа накатил новый запах, тяжелый дух больной плоти, нищеты и отчаяния. Пеппо невольно вздрогнул, сворачивая в другой ряд, и вдруг заметил… Вот оно. Простецкое сукно, чистая камиза, сено, лошадиный пот, легкий душок вина. Не горожанин… Постукивают в такт шагам ножны – служивый, подвыпивший и недалекий. Да-да, иначе не слышалось бы при каждом шаге тяжкого звяканья монет. Кошель бестолково висит у пояса, а в той мошне, судя по упоительному тону, не меньше пяти серебряных дукатов. Превосходно. Внимание, сельские олухи имеют наивную манеру то и дело хвататься за кошель… Вот резкий звяк, а потом снова мерное побрякивание. Еще два шага… Пеппо едва заметно повел кистью, и меж пальцев возникло узкое лезвие…
***
Разморенный жарой и вином, Годелот шагал по рядам. Усталость ли сказалась, или просто пресыщение новизной, но шум и зловоние города начинали раздражать. Пора было выбираться из толчеи, а еще лучше сразу разузнать, где в городе оружейная мастерская, чтоб завтра не плутать. Уж здесь наверняка можно выяснить что угодно…
Привычно ощупав кошель, Годелот огляделся в поисках приветливого лица. И тут в двух шагах взгляд случайно зацепился за напряженный прищур темных глаз, словно ищущих защиты от яркого полуденного солнца. Годелот почти бессознательно отметил этот странный ускользающий взор, когда обладатель его вдруг оступился, неловко взмахнул рукой, ища опоры, и вцепился кирасиру в плечо, едва не упав.
– Ох, простите великодушно! – смуглое лицо вспыхнуло, ссутулились плечи, словно ожидая удара, а на дне глаз коротко блеснуло что-то неуловимое, что Годелот не успел объяснить, а лишь снова машинально хлопнул по кошелю и безошибочно схватил узкую крепкую кисть.
– Ублюдок! – взревел кирасир, выворачивая карманнику руку.
Но в ладонь жгучей болью впилось холодное жало, выплюнутое пальцами вора. От неожиданности Годелот выпустил руку мерзавца, а тот угрем всосался в толпу, мгновенно растворившись в ней и оставив бранящегося кирасира изливать свою ярость у ближайшего прилавка.
Не без удовольствия послушав цветистую ругань, дородная торговка покачала головой, и ленты ее чепца неодобрительно заколыхались в такт:
– Будет