Сколько ни рычал по-звериному – дети пугались, но потом снова задирали его. Чтобы побороться. С ним любили бороться, хотя он всегда побеждал. К нему вообще тянулась всякая живая тварь. Тянулась с опаской, иногда преодолевая злобу, но все равно лезла, не понимая, то ли загрызть, то ли облизать с ног до головы. Ульф был странен и этим притягивал. Его ненавидели собаки – он научился так смотреть на них, что сами ползли на брюхе целоваться. Шарахались кони – он стал говорить с ними, и к Ульфу взревновали все окрестные жеребцы.
Отродье однонога. Ульф спросил отца, что это значит. Значит, ты могуч как йотун, сказал отец, и хватит об этом.
Ульфи-Вульфи, звереныш мой, говорила мама, и мальчик чувствовал: ей отчего-то больно.
Когда Ульф вырос и стал воином, то догадался, почему было так больно маме. Но он спрятал эту догадку в самый дальний уголок памяти. Иначе, стоило только вспомнить, его скручивало в дугу от жалости к маме, отцу, себе – и слезы хлестали из глаз. А жалость быстро переходила в ненависть – к маме, отцу, себе… Нет, это было совсем не нужно. Ульф Урманин и так оказался слишком одинок и неприкаян на этом свете, чтобы жить во злобе.
А к йотунам он был равнодушен. Волки да медведи тоже жить мешают. Подумаешь, йотуны.
Но как же он их ненавидел!..
Илья вскочил, сбросив плащ на пол, снова отпил ледяной воды. Глупцы Петровичи разбередили ему душу. Голова раскалывалась от бешенства. На постоялом дворе вдруг стало тесно и нечем дышать. Илья сжал ладонями виски и, пошатываясь, шагнул через порог.
Он брел куда-то, ничего не видя и не слыша вокруг, закрывшись от всего мира, чтобы в своей безумной ненависти не перевернуть его.
Да идите вы все со своими Петровичами, князьями, вольными селами, йотунами, киевским столом, греческими священниками, варяжскими гостями, торговыми обозами… Как вы живете?! На что вы похожи?! Чего вы хотите?! И за что вы так мучаете меня?!!!
Илья остановился, только когда почуял впереди опасность. Протер слезящиеся глаза. И обрадовался.
Он пересек линию костров и подошел вплотную к священной роще.
Из рощи на него наступала, рыча и скаля зубы, огромная волосатая тварь.
Бабища с ужасной звериной мордой. Выше Ильи почти на голову, в плечах, как он, а ниже спины, как полтора Ильи. Пегая с проседью. Мамаша.
У супруги Солового были необъятные бедра, огромные груди свисали до пупа, тяжело мотаясь при каждом шаге. Маленькие красноватые глазки, казалось, полыхали огнем. На ходу мамаша переваливалась как гусыня, но приближалась очень быстро. Еще немного – и сгребла бы Илью длиннющими лапами.
Илья чуть присел и рыкнул, вызывая на бой.
Мамаша прижала уши, разинула пасть и завизжала.
Илья временно оглох. Успел подумать, что разозленная медведица не такая страшила, пожалуй.
А старая самка прыгнула на него.
Илья бежал со двора так поспешно, что оставил там булаву. Из оружия с ним были только непременный засапожный нож да любимая плетка-семихвостка за поясом, давний подарок Добрыни.
И вот этой плетью Илья хлестнул,