дышать, воздуха не хватало. Я задыхалась, просила пить и орала. В пять утра меня погрузили в «Жигули» дяди Коли и повезли в Москву.
***
Когда в шесть утра в дверь постучали, я уже встал. Собирался ехать к детям в деревню. На пороге стоял Коля, а рядом с ним Лена. Синий с красными цветочками халатик. Глаза прикрыты. Тяжелое дыхание. Изо рта несло ацетоном. Она прошла в среднюю комнату, легла на детский диванчик. И потеряла сознание.
– Витя, это кома! – сказала мама. – Дыхание уже Кусмауля. Звоню в Филатовскую, знаю там главврача. Бери ее и в машину. Я с Дедом приеду.
Я быстро оделся, завернул ее в одеяло и мы поехали. Однажды мы Аленку вот так возили уже в Филатовскую. Тогда ей было почти три. Она сунула пальчик в проем двери, и он оторвался. Висел на кожице. Дед завернул ее в одеяло, схватил и бегом машину ловить.
Картина была маслом: подземный переход. Бежит бородатый мужик, в руках завернутый в одеяло ребенок. За ним, в сапогах на голые ноги и расстегнутом пальто, несется орущая мать. Нормально тогда, успели. Палец пришили. Но казалось, что страшнее быть не может.
Оказывается, может. И гнал я теперь по Ленинградскому проспекту, пока меня не тормознули в районе Сокола. Тогда через каждый километр была зебра со светофорами. И почти у каждого по посту ГАИ.
– Ваши документы, – в окно мне говорит лейтенант милиции.
– Товарищ лейтенант, девочку больную везу.
Он только взглянул на заднее сиденье, где в этот момент дочь приоткрыла глаза, и махнул жезлом. Езжайте. Больше до самой больницы меня не остановили. А когда я подъезжал к светофорам и постам, включался зеленый и следующий постовой указывал «вперед». Видимо, тот по рации передал, чтобы нас пропускали.
В больнице нас ждали. Хотя в приемном продержали очень долго. Что-то у них там не сходилось. Приехала мама и Дед. Девочка моя то проваливалась в небытие, то приходила в себя. Она просила воды и стонала. Внутри все обрывалось от этих звуков и жуткого шепота «Пить. Пить. Пить».
А потом ее забрали. И врач долго не выходил. Вот тут-то я и вспомнил Наташу и последний сон с ней.
– Наташка, что же ты делаешь? Ну, прости меня, пожалуйста. Прошу, не забирай Лену.
Вышел врач и направился к нам.
– Готовьтесь к самому худшему.
И мир рухнул. Я отказывался понимать, что он говорит.
Глава 6
Мы стояли у дверей реанимации, за которыми умирал мой ребенок.
– Сахарный диабет. Кома третьей степени. Кетоацидоз, – объяснял врач. – У нее hH 6,7.
– Этого не может быть. – воскликнула мама. – Это несовместимо с жизнью.
– Да, – кивнул врач. – То, что она еще жива, это чудо. Возможно, ее спасли бы в Морозовской. Но она не транспортабельна.
– Надо везти! – резко сказала мама.
– Не тран-спор-та-бель-на! – повторил врач, – Шансов довезти – ноль.
Но Любовь Михайловна