по радио. Он услышал гудки автомобилей и лай собак, плеск дождя и шепот ручьев, стук шагов и скрип дверей. Он услышал чиханье и смех, вздохи и рыдания. Он услышал бормотание постоянно включенных по всему городу телевизоров.
День его выздоровления должен был стать днем счастья, а превратился в день отчаяния. Старый учитель пения понял, что настоящие звуки не похожи на те, которые он себе воображал. Мир явился ему гамом и какофонией, мир был агрессивным, крикливым и чудовищным. Он был заполнен не музыкой, а нестройными шумами. Старик не смог перенести столь сильного разочарования и придумал себе самоубийство на свой манер. Он забрался на колокольню собора Парижской Богоматери и засунул голову под язык самого большого ее колокола. Он умер ровно в полдень, унесенный страшной мощью двенадцати величественных и музыкально безупречных ударов.
С его исчезновением Жюли потеряла не только друга, она потеряла руководителя, помогавшего ей развивать талант.
Она, конечно, нашла другого учителя пения, одного их тех, кто ограничивает ученика работой над гаммами. Он заставил Жюли петь в слишком грубом для ее гортани регистре. Ей было очень больно.
Вскоре на голосовых связках Жюли отоларинголог нашел узелки и распорядился прекратить занятия. Она перенесла операцию и несколько недель, в течение которых ее связки зарубцовывались, хранила абсолютное молчание. А потом с трудом заново училась говорить.
С тех пор она искала настоящего учителя пения, способного направлять ее так, как это делал Янкелевич. И поскольку найти такого не могла, постепенно закрывалась от внешнего мира.
Янкелевич утверждал, что люди, обладающие талантом и зарывающие его, подобны тем кроликам, что не грызут твердой пищи: понемногу их резцы удлиняются, загибаются, продолжая расти, впиваются в нёбо и в конце концов пронзают снизу вверх мозг насквозь. Для того чтобы сделать опасность очевидной, профессор хранил у себя череп кролика, чьи резцы торчали у него из макушки, словно два рога. Он очень любил показывать этот страшный предмет нерадивым ученикам, чтобы побудить их к труду. Он даже написал красными чернилами на лбу черепа: «Пренебрегать своим природным даром – самый большой грех».
Лишенная возможности развивать свой талант, Жюли пережила период резкой агрессивности, затем – анорексию, за которой последовала булимия, когда она килограммами поедала торты, глядя в пространство мутными глазами, держа под рукой слабительное или рвотное.
Она не делала больше домашних заданий, а на уроках дремала.
Здоровье ее пошатнулось. Она стала задыхаться, и, как будто этого мало, недавно у нее начались приступы астмы. Вся польза, которую ей приносило пение, обернулась злом.
Мать Жюли первая села за стол.
– Где вы были после обеда? – спросила она.
– Мы гуляли по лесу, – ответил отец.
– Это там она вся так расцарапалась?
– Жюли свалилась в яму, – объяснил отец. – Особенно не ушиблась, но повредила пятку. В этой яме она нашла странную книгу…
Но