много писал, и не всегда показывал ей свои работы, порой, даже нарочито прятал, играя, дожидаясь ее восхищения или гнева. Так что он оставил здесь для нее?
Первая небольшая картина в узкой раме оказалась вовсе не картиной, а посвящением: «Тебе, моей музе, помощнице, свету темных дней». И все. И смешение тонких линий, и закорючка, которой он завершал свою подпись. А дальше… Дальше был портрет. Ее портрет. Марта всегда удивлялась, почему Жорж не писал ее? Никогда даже набросков не делал, а оказалось – писал.
Она с удивлением рассматривала восхищенное лицо девушки, почти девочки, волосы уже стянуты в узел, но еще непокорно ершатся, черная водолазка подчеркивает бледную «зимнюю» кожу, острые локти торчат, рядом на тусклом зеленом фоне – кувшин с цветком. Да, она вспомнила: этот кувшин Жорж писал, когда она впервые пришла к нему в мастерскую, пытался передать матовый блеск белой глины, а оказывается, писал не только кувшин…
Следующий портрет, похоже, написан через год. Да, вот и чуть смазанная дата. Пастель, теплые оранжево-розовые оттенки, хмельной взгляд… Она даже вспомнила это платье, индийский хлопок (подруга привезла из поездки), и она пришла в нем на вечеринку в доме художников. Они тогда здорово повеселились, много танцевали, пили кислое белое вино, заедая крупным желтоватым виноградом. Вино тут было, тот же невесомый бокал, и виноград красиво свешивался из тяжелой серебряной вазы.
Еще год. Скучный синий костюм: узкая юбка, белая блузка, алая папка. Она заканчивала учебу, много ездила, писала диплом. Утомленный взгляд и карандаш за ухом присутствуют.
Еще год. Она обвыклась, перестала воспринимать мир через розовые очки, потребовала увеличить зарплату и официально прописать должность в трудовой. Теперь она в брюках и черной блузке. Странно, как много черного в ее жизни. Акцент уже не на острые локти, а на лицо: резкий взгляд, смоляная бровь над легкомысленной пушистостью ресниц. Кажется, тогда Ирина поняла, что Марта, это на долго, и ее тонкие шутки превратились в ядовитые подколки.
А на этой картине неожиданно была зима. Марта вспомнила: она тогда заболела так сильно, что не пришла на работу даже в маске. Жорж перепугался и явился к ней сам, а потом, когда поправилась, отправил к солнцу. Первый отпуск. А на портрете – зима. Мягкая шапочка из чернобурки, белый шарф, тонкий морозный узор на стекле и вязь березовых веток. Она здесь снова другая, но трудно сказать в чем различие.
В этом году она устроила выставку в Манеже, а здесь был безумный год увлечения лофтами, квартирниками и арт-галереями в кривых переулках. Это кажется год расставания, тогда ушел Дим, крикнув на прощание что-то острое и злое про юных дур и старых маразматиков. Здесь у нее очень насмешливый взгляд и сломанная стрела под рукой. Да, символично.
Марта дошла до конца коридора-галереи, вглядываясь в свое собственное лицо. Пятнадцать лет, пятнадцать портретов. О, нет, шестнадцать! Последний портрет был практически только наброском: крупные мазки