шпагами и дымящимися мушкетами, на палубу пиратского корабля градом сыплются люди в желтых кирасах и касках. С ним происходило что-то вроде легкого обморока. Как во сне, перед ним разворачивались картины разрозненного пиратского сопротивления, крики и стоны раненых звучали как бы издалека.
Полностью он очнулся только в тот момент, когда к нему подошел высокий молодой испанский офицер, приставил к его груди острие шпаги и на хорошем английском сказал:
– Вы пленены, мистер.
Энтони поднял связанные руки и ответил:
– Второй раз за два дня.
– Позвольте представиться – дон Мануэль де Амонтильядо и Вильякампа. Чему вы улыбаетесь?
– Не сердитесь, дон Мануэль. – Энтони энергично разминал натертые волосяной веревкой запястья. – Эта ситуация напомнила мне некоторые обстоятельства вчерашнего дня.
– Я не вполне понимаю вас, сэр.
– Моя улыбка носит скорее философский характер. Капитан потопленного вами капера тоже представился мне самым учтивым образом, но лишь после того, как накрепко меня связал. Вы же для того чтобы сделать то же самое, сочли нужным освободить мне руки. При этом он был англичанином, вы же имеете честь быть подданным испанского короля.
Дон Мануэль кивнул в знак того, что оценил учтивость собеседника.
– И тем не менее с кем имею честь?
– Энтони Фаренгейт.
– Не родственник ли вы губернатору Ямайки?
– Я его сын.
– Даже до Европы доходят слухи о вашем отце.
Энтони слегка поклонился.
– Именно благодаря своему звучному имени я и оказался в том положении, в котором вы меня застали. Капитан Биллингхэм, надеюсь больше никогда с ним не увидеться, оценил крепость родственных чувств в семье Фаренгейтов в сто тысяч песо.
Повисла пауза, и чем дольше она длилась, тем меньше она нравилась Энтони.
Слуга внес горячий шоколад в серебряном кувшинчике.
– Может быть, вы предпочли бы стаканчик малаги? Впрочем, насколько я знаю, у меня здесь, на «Тенерифе», есть даже бочонок эля.
– Нет, спасибо, дон Мануэль.
Испанец улыбнулся.
– Вы, вероятно, думаете, что проговорились, упомянув об этих ста тысячах и навели меня на мысль закончить дело, начатое этим пиратом?
Энтони покраснел.
– Полно, сэр, успокойтесь, не все испанцы – алчные собаки, как принято у вас считать, и не для того я покинул Мадрид и Эскориал, чтобы перенимать ухватки местной мореплавающей швали.
Энтони покраснел еще гуще.
– Прошу простить, если я дал повод думать, что я подозреваю вас в подобных низостях.
– Я, разумеется, немедленно доставил бы вас к ближайшему английскому берегу, но я наслышан о тех сложностях, которые все еще существуют в отношениях между англичанами и испанцами на здешних широтах, несмотря на давным-давно заключенный мир. К испанскому берегу, откуда вы могли бы дать знать своим родным, чтобы они прислали за