и даже попыталась вскочить с дивана:
– Аня, ты ужасно выглядишь, ты не больна?
– Мы здоровы, – поспешно сказал Сережа, и я сразу же рассердилась на него за эту поспешность, как будто это мы сидели в Марининой гостиной, позволив нашему ребенку обсасывать чужие сентиментальные воспоминания. – Ребята, у нас тут случилось…
Прежде чем он смог продолжить фразу – почему-то мне было очень важно не дать ему закончить, я подошла к девочке и, разжав мокрые от слюны цепкие пальчики, выдернула вазу и поставила ее повыше, на каминную полку:
– Марина, вынь у нее изо рта ракушку, она подавится, это все-таки не конфета.
– Узнаю свою девочку, – сказал Сережа вполголоса, с облегчением, мы столкнулись взглядами, и я не могла не улыбнуться ему.
Я терпеть не могла их обоих – и Марину, и ее несложного, шумного Леню, под завязку набитого деньгами и неумными анекдотами; в подвале у Лени стоял бильярдный стол, и Сережа время от времени по выходным отправлялся туда поиграть – в первые полгода нашей жизни в поселке я пыталась составить ему компанию, но быстро поняла, что не могу даже делать вид, что мне весело с ними, – «лучше вообще никакой светской жизни, чем эта жутковатая пародия», говорила я Сереже, а он отвечал – «знаешь, малыш, нельзя быть такой привередой, если живешь в деревне, с соседями нужно общаться»; и вот теперь эти двое сидели в моей гостиной на моем диване, а мой сын с отчаянием на лице пытался перевести им новости CNN.
Пока Марина выуживала последнюю ракушку из-за щеки своей дочери, Леня по-хозяйски похлопал по дивану рядом с собой и сказал:
– Садись, Анька, и переводи. Телефоны сдохли, наши врут, похоже, безбожно, я хочу знать, что творится в мире.
Я опустилась на краешек журнального стола – мне до смерти не хотелось садиться рядом с ними, повернулась к телевизору и тут же перестала слышать Маринино беспомощное воркование «Даша, плюнь, плюнь немедленно» и Ленины зычные похохатывания «Няню отрезало карантином, пришлось Маринке вспоминать про материнские инстинкты, пока не очень выходит, Серега, как видишь»; я подняла руку, и они замолчали разом, я слушала и читала бегущую строку внизу экрана, прошло десять минут, пятнадцать, стояла абсолютная тишина, а потом я обернулась к ним – Марина теперь сидела на полу в застывшей позе, зажав в руке мокрую ракушку, добытую из Дашиного рта, а Леня держал на руках девочку, зажимая ей рот рукой, и глаза у него были очень серьезные, такого взрослого выражения я ни разу у него не видела; рядом с Леней замер Мишка, худое лицо с длинным носом, уголки губ опущены, брови приподняты, как у карнавального Пьеро, словарь скатился с коленей на пол – видимо, познаний в английском все-таки хватило ему для того, чтобы ухватить главное.
Я не стала переводить взгляд на Сережу, стоящего позади дивана, и сказала:
– Они говорят, везде то же самое. В Японии семьсот тысяч заболевших, китайцы не дали статистику, австралийцы и англичане закрыли границы, только это им