но вполне здоровыми, гладкими, с лоснящейся, хорошо расчесанной шерстью.
На участке, точнее, в вольере, в котором собаки запирались, когда в дом приходили гости, тоже стояли большие миски, видимо, с чистой водой. В общем, жизнь у собак была хорошая, сытая и вольная. И за ту основательность, с которой Полиект Кириллович брался за все дела, Ирина его очень сильно уважала.
После того как соседи узнали ее историю, они прониклись к Ире и Ванечке горячим сочувствием, помогали во всем чем могли. Полиект Кириллович, правда, считал, что она не должна была прятаться и сидеть теперь в деревне сложа руки.
– Что ж ты тут, до морковкина заговенья жить станешь? – горячился он. – Ты женщина молодая, красивая, тебе в цивилизацию надо. Ладно, лето, погода хорошая, а осенью? Дожди зарядят, глина размокнет, потом снег выпадет. Нет, воздухом надышитесь – и надо тебе домой возвращаться, решать свои проблемы. Ни одно важное дело само собой не сделается.
– Если бы я знала, что предпринять, я бы и убегать не стала, – слабо сопротивлялась Ирина. – Нет у меня таких знакомых, чтобы могли мне помочь. Нет, я уж тут пересижу, пока все аукционы не закончатся, а потом вернусь. Хочется верить, что про меня к тому моменту забудут.
Полиект Кириллович только качал головой, лысой, похожей на шар для боулинга, а Светлана утирала глаза уголком фартука, который, кажется, не снимала ни днем ни ночью, – сочувствовала.
Свет в доме Куликовых гас довольно рано, часов в десять вечера, не позже. Это сидящая на крылечке Ирина видела отчетливо. Сама она уходила спать около одиннадцати, когда сменившая дневную жару прохлада, в свою очередь, уступала место холодному дыханию ночи. Плечи, открытые всем ветрам легким сарафаном, покрывались мурашками, начинали подмерзать ноги, и Ира, задув спиральку фумитокса, уходила в дом, заперев дверь изнутри на тяжелый, надежный засов.
Вот и сегодня она все пыталась заставить себя встать с крыльца, на котором ей так славно сиделось, но отчего-то медлила, не в силах оторвать взгляд от пламенеющего на краю деревни заката. Ну надо же, уже середина июня, скоро два месяца, как она живет здесь, в деревне, откуда такой далекой, такой эфемерной кажется вся ее предыдущая жизнь.
Ира помнила, что и раньше, в детстве, на каникулах, у нее частенько возникало такое чувство полной отрешенности, отрезанности от всей привычной жизни. Школа, родители, друзья и подружки казались оставшимися где-то далеко-далеко, а реальными оставались только плеск воды в реке, звук молочной струи, ударяющей в ведро, запах свежеиспеченного хлеба и картина огненного заката.
Или это гены дают о себе знать таким вот странным образом? Тот самый неведомый голос крови, в который в их семье никто не верил. Особенно родители. Для отца не существовало ничего, кроме его работы. Он мог сутками вообще не вставать из-за микроскопа, проводя в лаборатории все свободное время. А мама давно привыкла считать своей аккуратную, ухоженную пастораль немецкого городка, в которой, на Ирин взгляд,