ним скрючился на корточках майор-запасник Чеботарев, курил, скрывая огонек в ладонях.
Командир потер виски. Наличие головы на плечах не ощущалось: абсолютная темь, новолуние, колючая россыпь белых звезд, теплое шевеление ветра.
– Пойду в штаб, – сказал Лаврентьев. – Только не усните.
– Старая гвардия не подведет… – тихо ответил Чеботарев.
Командир позвал Штукина, который тоже сидел в окопах, и они вместе пошли в штаб. В черных окнах едва проглядывали два огонька: на весь штаб было не более трех керосиновых ламп. Лаврентьев приказал позвонить во второй караул, охранявший артсклады, узнать ситуацию. Начальник штаба ушел, а Лаврентьев направился в свой кабинет. Ольга сидела на телефонах, сонная золотоволосая «муха-цокотуха». Он так и назвал ее, когда вошел. Ольга улыбнулась усталой светлой улыбкой – сравнение ей понравилось.
– Значит, вы считаете, что у меня позолоченное брюхо? – спросила она.
– А это мы сейчас проверим, – ответил он, продолжая дурашливый разговор. Лаврентьев заметил, что Ольга опять надела короткую юбку. – Иди ко мне! – приказал он.
Ольга машинально приподнялась, усмехнулась, провела быстрым движением по волосам, будто стряхивая сонное настроение, подошла, остановилась рядом. Он довольно грубо привлек ее и усадил к себе на колени. Ольга вскинула изумленно брови и в первое мгновение даже не попыталась вырваться: до того неожиданно и бесцеремонно с ней обошлись. Пока она раздумывала, как бы ловчее влепить пощечину командиру, Лаврентьев уже целовал ее, но не жадно, по-щенячьи, а властно, умело и снисходительно. Как и подобает командиру. «Ну и черт с ним!» – расслабленно подумала Ольга. Все равно что-то должно было произойти.
– Это как понимать, господин подполковник? – как можно равнодушней спросила она.
– Как поощрение, – ответил он.
– Первый раз слышу о таком. В уставе, кажется, оно не предусмотрено.
– Правильно. Я его только что изобрел. Командир поощряет творчески, а не по шаблону.
– И как далеко может зайти такое поощрение, особенно в отношении хорошеньких женщин?
Тут Лаврентьеву захотелось внести поправку насчет «хорошеньких» – исключительно по вредности характера, – но он сдержался. Все же, когда на коленях сидит действительно симпатичная девушка, которую только что «не без удовольствия» целовал, надо хоть чуть-чуть быть вежливым и благосклонным.
– Все зависит от хорошеньких, – пояснил Лаврентьев и положил ладонь на Олечкину коленку.
Она покосилась на эту руку и нарочито равнодушно спросила:
– Лаврентьев, неужели я вам нисколечко не нравлюсь? – На последнем слове голос ее едва заметно дрогнул. Она никогда не говорила подобное мужчинам, тем более первой.
Лаврентьев сжал ее коленку, пристально посмотрел в глаза и рассмеялся. Она вспыхнула, вскочила, но он успел удержать ее за руку.
– Нравишься. Иначе бы не поощрял!
Ольга