уж, вы сокращайте, а лишнее можете отдать мне. Пригодится. – Наталия любезно улыбнулась, чтобы никто не сомневался в том, что сказанное соответствует истине.
– А у меня хоть все забирайте. Мне не жалко. – Натали разглядывала свои ядовито-зеленые ногти, словно они были единственным, о чем она, может быть, пожалела.
– Никаких сокращений не будет. Так положено. Не возражать. – Андрей хотел для солидности тронуть бородку, но вспомнил, что она сбрита.
– Слушаемся, товарищ генерал. Какие еще будут распоряжения? – Наталья по-военному выпрямилась и приставила ладонь к виску.
– А вот какие, любезные дамы. – Андрей сам не заметил, что все-таки тронул отсутствующую бородку. – Вы все можете здесь жить – дача отныне ваша. Располагайтесь, как вам удобно, а мне дайте одну маленькую комнату.
– Какую? – Наталья сочла, что уточнение в данном случае не будет лишним.
– Ту, которую твой дед пристроил для гостей.
– Но у нас нет такой комнаты.
– Как это нет! Есть! Он принимал там бывших однополчан – генералов, маршалов. Словом, архистратигов. И хранил именное оружие.
– Да где она? Где?
– На втором этаже. Под самой крышей. Он в ней и застрелился однажды ночью.
– Дед никогда не стал бы стреляться. Он просто умер. Во время сна.
– Нет, он застрелился.
– Андрей! – Сказанное им было настолько абсурдным, что Наталья сочла достаточным произнести его имя, чтобы тем самым возразить ему.
Но он не принимал никаких возражений.
– Застрелился из этого именного пистолета. – Он на мгновение достал из кармана и снова спрятал в него нечто, похожее на пистолет.
– Андрей, прошу тебя, дай.
Он словно не слышал.
– Дай, пожалуйста. Отдай это мне.
Он пожал плечами, словно ему нечего было давать и он не понимал, о чем его просят.
Ей стоило больших – мучительных – усилий заговорить о другом.
– Ну, хорошо. Пойдем, ты нам покажешь. Покажешь эту комнату.
– Когда наступит срок, сами ее найдете.
– И что ты будешь в ней делать?
– Я буду вести жизнь совершенного мужа. Читать Конфуция, к примеру. Или Данте.
– Кажется, я догадалась. – Наталья постаралась, чтобы все в ее лице свидетельствовало о необыкновенной догадливости (и гадливости к самой себе). – Умереть – то же самое, что перейти в другую комнату. Твои слова, мерзавец? Ты эту комнату имеешь в виду, сволочь?
– Я буду жить двести лет.
– Поздравляю. Значит, ты еще успеешь нас помучить.
– Успею, успею.
Ночью он застрелился.
Фил и Фоб
«… Разговор принял под конец вечера философско-метафизическое направление…»
Разговор становился уж очень отвлеченным, заоблачным, к тому же с каким-то инфернальным оттенком, а для дружеской вечеринки или, как сейчас говорят, корпоратива это, конечно, непозволительно. Более того, это скверно, ровным счетом никуда не