истинным отпрыском Цвейфлингенов, которые все сплошь красовались на полотнах в покрытых золотым шитьем одеждах. Тонкий стан девушки облегало бледно-голубое шелковое платье, прямоугольный вырез которого был отделан настоящими, пожелтевшими от времени кружевами.
– Ну, Зиверт, – произнесла девушка, входя в комнату, – кипяток готов? – Взгляд ее упал на чайный столик. – Как, только две чашки? – вскинулась она. – Разве вы забыли, что мы ждем гостей?
– Гости не придут, потому что студент заболел, – коротко ответил Зиверт, поднося чайник к свету и высматривая, нет ли на нем пятен.
Словно все надежды молодой девушки рухнули в воду – такое действие произвело на нее это известие. Тень самого горького разочарования появилась на ее лице.
– Ах, как грустно, – пожаловалась она. – Неужели и этого удовольствия я не могу себе позволить? Так что, младший Эргардт заболел? Интересно узнать, что там с ним случилось.
Смесь иронии и недоверия неприятным образом нарушали детскую звучность голоса молодой девушки.
– Гм… Студент простудился дорогой, – сухо сказал Зиверт, направляясь к двери.
– Положим, но я не вижу причины оставаться дома его брату. Или, может быть, он боится схватить насморк? – спросила она.
– Перестань ребячиться, Ютта! – раздраженно произнесла госпожа фон Цвейфлинген. – Как можешь ты требовать, чтобы он бросил больного брата, с которым не виделся два года и которого теперь в первый раз принимает в собственном доме!
– О, мама, неужели ты оправдываешь это?! – Ютта в невольном удивлении всплеснула руками. – Неужели тебя не огорчило бы, если бы папа ради других стал пренебрегать тобой и…
– Замолчи, дитя! – закричала мать с такой яростью, что дочь онемела от испуга. Голова больной бессильно запрокинулась на спинку кресла, а рука потянулась к лишенным возможности видеть глазам.
– Не сердись, мама, – снова заговорила молодая девушка, – я не могу думать иначе – подобное неуважение со стороны Теобальда делает меня очень несчастной! У меня есть собственные высокие идеалы, и я знаю, что всем женщинам нашей фамилии во все времена отдавалась дань самого глубокого уважения. Прочитай нашу семейную хронику, увидишь, что благородные кавалеры шли на смерть за даму своего сердца, и какое значение имели для них их родственники, когда дело шло об удовольствии и радости возлюбленной! Да, конечно, то были чувства дворянские!
– Глупая! – с неудовольствием произнесла больная. – Неужели этот бессмысленный вздор есть результат моего воспитания? – Она остановилась, ибо Зиверт снова вошел в комнату. В одной руке он держал стакан со свежей водой, в другой – сверток белой бумаги, который и подал Ютте. Она развернула бумагу. Ни единая черточка не дрогнула в ее лице при взгляде на это благоухающее послание любви, боязливо поднимающее свои красивые головки. Цветы среди зимы нередко и бедному грубому люду доставляют истинное