Зябко передернул плечами.
– Да уж, – признал он. – Если уж побольше, то побольше. Но то, что делаешь ты, смертельный риск. Я могу принести дурман-травы, даже помогу вживить штырь. Поболеет не больше недели, он у тебя на диво живучий.
Иггельд покачал головой.
– Я лучше пойду на риск.
Апоница нахмурился.
– Понимаешь… – сказал он нерешительно, – я тебе верю, но это я… С драконами я имею дело вот уже сорок лет, к тому же помню, что мне рассказывали отец и дед, а они были лучшими в разведении драконов. Они говорили дивные вещи! Да, насчет того, как быстро драконы приспосабливаются, как легко вывести новую породу… Другие считают иначе. Словом, я просто тебя предупреждаю, что с драконом, который не… безопасен, тебя в город не впустят. Такой вольный дракон очень уж пугающее зрелище. Скажи, ты хоть раз видел обыкновенного коня, чтобы без удил? Ведь если снимают уздечку, то обязательно привязывают к коновязи. Если в степи, то даже верному вроде бы коню спутывают ноги, чтобы не убежал!.. А тут дракон, на котором ни узды, ни штыря боли!
Иггельд сказал несчастным голосом:
– Но ты же не испугался?
– То я, – повторил Апоница. – Я тоже немного сумасшедший. Но у других нет ни сумасшедшести, ни такого знания драконов. Любой убоится, когда увидит твоего зверя.
Иггельд подумал, сказал:
– Коня – да, привязывают. А собаку?
Апоница покачал головой.
– Собаку… Собак тоже привязывают в чужих местах. Не потому, что убежит, собака хозяину верна, но чтобы народ не распугивать.
– Тогда мне суждено жить вне людных мест, – ответил Иггельд кратко.
– А проживешь?
– Сейчас же как-то живу?
Апоница проглотил слово, что уже вертелось на языке, пожал плечами, смолчал.
Черныш тогда еще со второй попытки научился справляться с ветром, использовать, садился, сперва хоть и трепещущий от ужаса, но уже без риска разбиться о каменные стены, а потом и вовсе привык, ветер перестал замечать, просто использовал его, как дети используют снежную горку. Горка хоть и мешает, закрывая вид из окна родного дома, зато можно покататься. Черныш быстро усвоил, что чем сильнее встречный ветер, тем круче и стремительнее получается взлет.
Иггельд с высоты орлиного полета осматривал такие измельчавшие горы, в груди долгое время растекался холодок сладкого ужаса. Черныш в потоках воздуха то приподнимался, то опускался так резко, словно до этого шел по твердой земле, а потом вдруг в пропасть, раскачивался из стороны в сторону, с боку на бок, приходилось приучать себя сидеть неподвижно, не пытаться помочь молодому дракону удерживать равновесие, не перегибаться на противоположную сторону, как страстно хотелось.
Через пару недель осмотрел Черныша, дал отдохнуть, покормил, сказал:
– Пора кое-кому утереть нос! Как ты думаешь?
Черныш преданно смотрел в глаза и скреб каменную землю шипастым хвостом. Иггельд уселся на спину, теперь там всегда наготове широкий непродуваемый