с трудом выпрямился, посмотрел в окно и увидел магазины и темные домишки какого-то села. Машина повернула еще раз, на этот раз направо, за окном мелькнула полуразрушенная церковь, и колеса запрыгали по ухабам. Черная в ночи луговина сменилась силуэтами дачных домиков, разбитый мосток через речушку привел в деревеньку со странным названием Чащь, но машина не остановилась и повезла Дорожкина вовсе в какую-то глушь. Сквозь очередной приступ сна Дорожкин подумал, что, возможно, жизнь его уже предопределена и трепыхаться ему не стоит вовсе. Разве только покорячиться немного для того, чтобы все-таки выпросить у Фим Фимыча стакан загоруйковки и встретить все прочие неприятности и даже смерть вот в таком же полусонном и безразличном состоянии или даже с бодрым смешком. Откуда-то накатил холод, Дорожкин подтянул к груди колени и не вывалился из сладкого сна окончательно только потому, что из-под матового стекла подул теплый воздух. Слегка согревшись, Дорожкин приоткрыл один глаз, увидел, что окна затянуты туманом, испугался, но машина шла ровно и медленно, и Дорожкин снова попытался уснуть. Мотор продолжал уверенно урчать, Дорожкину даже послышался какой-то то ли скрип, то ли шорох снаружи, он нащупал бутылку с водой и снова попытался смыть с лица сон. Дорожкин попробовал было открыть окно, но ручка подъемника не работала, крутилась вхолостую.
– Нет, – пробормотал он недовольно. – Больше никакой загоруйковки. И вообще, хочу к маме в деревню.
Сказал и снова уснул – на секунду или на час, не понял. В салоне стало тепло, Дорожкин вытянулся, насколько позволяло сиденье, и тут же понял, что на самом деле он и вправду едет к маме. И даже мама сидит тут же, гладит Дорожкина по голове и что-то бормочет про крышу, про теплый туалет, про отвагу на пожаре, про то, что Дорожкин молодец, что в деревне четыре девки на выданье, одна другой лучше, а ей больше прочих дочка учителки нравится. Ну и что, что ростом мала? Так на руках легче носить будет. Маленькая – значит, шустрая. Опять же можно одежду в детском мире брать, дитятское все дешевле. «А свадебное платье тоже в детском мире покупать?» – только и успел возмутиться сквозь сон Дорожкин, пытаясь вспомнить, как же она выглядела, дочь учителки, если не было у них в деревне никакой учителки, все учителя на поселке жили, как машина встала.
– Приехали, – раздался за дверью бодрый голос, и Дорожкин проснулся окончательно. Пошатываясь, он выбрался из машины и обнаружил, что на улице по-летнему тепло, машина суха, но покрыта толстыми разводами то ли грязи, то ли клочьями какой-то пряжи или тряпья. Впереди возвышалась громада дома, сложенного, судя по отсветам фонарей на подъездах, из темного, почти черного кирпича. В небе мерцали привычные созвездия. Под ногами шелестели опавшие листья.
– Что это? – снял со стекла клок паутины Дорожкин.
– Не обращайте внимания, – бодро ответил стоящий рядом Адольфыч. – Так… Местная природная аномалия. В городе подобного не бывает. У нас, кстати, климат мягче, чем в Москве, хотя мы и на сотню километров