потом жалеть? Мачеха слишком плохо знает свою приемную дочь. Чтобы не сказать больше: она просто совсем девочку не знает и осознанно хочет от нее избавиться. Или за счет слабости падчерицы мечтает подкормить карманы младшей дочери. Нечестно ведь.
Уже на выходе из тупика мне слышится короткий, едва различимый всхлип.
Глава 9. Валерия
Тело пронзает холодными стрелами, но я стискиваю губы до боли, сжимаюсь, как пружина, стараясь не шуметь и не выть от беспомощности. Я привыкла идти по жизни, сцепив зубы. Терпела удары мачехи по лицу за мелкие проступки, молчала, когда она орала на меня за то, что я – любимая дочь отца. Бесконечное: «Ты сделаешь папочке только хуже, попробуй только пожаловаться, пошла вон с моих глаз, страшилище!». И удары, бесконечные удары по щекам, иногда по губам. Даже сейчас я словно чувствую, как под кожей растекается жар от ее прикосновений. И я молча уходила, потому что не могла себя защитить. Не могла дать сдачи. Пять лет личного ада превратились в настоящую школу жизни.
Комкая в кулаках холодную ткань платья, молюсь, чтобы Север не услышал мое дыхание. Это гиблое спасение мне ни к чему. Лучше на улице замерзнуть, чем потом душу рвать. Знаю, что мамаша не оставит меня в покое и все равно бросит кому-то в койку, только бы выплыть из долгов, но сейчас я до ужаса боюсь одного – столкнуться снова с его золотым взглядом и утонуть в нем.
Тихие шаги умирают в глубине домов, я облегченно выдыхаю и позволяю себе всхлипнуть. Получается слишком громко. Быстро замыкаю боль в себе и сворачиваюсь еще плотнее в клубок: меня не должны заметить.
Пусть Генри отойдет подальше, тогда можно будет выбраться из укрытия. Через несколько минут разомнусь и сбегу домой. Не представляю, как я это сделаю без обуви и одежды, но мне уже все равно. Всего-то несколько кварталов вверх по проспекту: там живет тетя Леся – единственный неродной человек, что ближе всех близких.
– Зачем ты так? – вдруг пролетает над головой басистый голос Генри. Я сжимаюсь, как тугой бутон ночного цветка.
Теплые руки тянут вверх и прижимают к себе, заставляя раскрыться. Север накрывает меня меховой накидкой и приговаривает, как глупо получилось. В окоченевшие ладони, как птица, влетает биение чужого сердца.
Меня ведет от неожиданной близости, шарм стремительно опоясывает, будто канатом обматывает шею и грудь, и я трясусь, не в силах унять волнение и страх.
– Ну-у-у, совсем замерзла, – шепчет Генри в мои выбившиеся из прически локоны и, придерживая за плечо, приседает. Почти падает на колени. Долго путается руками в ткани юбки, а я не понимаю, что он хочет сделать, но не могу противиться – заледенела совсем.
Цепляюсь за широкие плечи Генри и тянусь к его теплу. Неосознанно. Шелковое платье напоминает корку льда, и каждое движение тысячами лезвий царапает кожу.
– Что в-в-вы делаете? – выдыхаю сиплым шепотом и стараюсь удержать равновесие.
– Золушка туфли потеряла, пытаюсь их вернуть, – Север смеется, но как-то сдавленно и глухо…
– А м-м-может, я хотела замерзнуть?
Он