того, что живет. «Вот, живу на белом свете, небо копчу, а кто я такая? Ну кто, кто я такая? Зачем – я?»
– Да ты крещеная, Верушка, или некрещеная? – прекратив вопить, деловито осведомилась старушка Расстегай.
Вера опустила голову.
– В детстве… знаешь… я спала в кроватке такой, ну, знаешь, не доска, не пружины, а внизу, под матрацем, сетка. Крупная сетка такая. Как рыболовная… но… железная. И…
– Ну, спала, спала! Все мы спим! – насмешливо склонила старушка Расстегай к плечу свою круглую яблочную головенку. – Я тебя про другое спросила, душечка!
– И я спала… а подо мной… ну, к этой сетке железной… привязан крестик был. У него такие концы, знаешь… не длинные были… а вроде как скругленные.
– Какой крестик? Почему привязан?!
Расстегай опять сорвалась на крик. Она честно ничего не понимала. А Вера пыталась объяснить.
– По тому по самому! Я только потом догадалась, ну, когда выросла, что это мой крестильный крестик! А носить нельзя было, ну, мать к койке моей и пришпандорила! Подо мной мотался. Ну, дескать, я сплю, и крест мой меня охраняет! Поняла?!
Расстегай заткнула крошечными, как у ребенка, пальчиками уши.
– Поняла, не ори ты! Это ты меня перед обедней так вздрючила! Грех какой! И чо ты мне хочешь сказать? Крещеная ты, однако дошло до меня! – Тут Расстегай осенило. Она помрачнела вмиг, ее пальчики слепо искали чашку с горячим чаем и не могли нашарить. – А может, это чей другой крестик там у тебя мотался! Может, с ним мамке твоей кроватку продали! С рук у кого приобрела! Чай, беднячка мамка-то была твоя! Как пить дать!
– Пить дать, – растерянно и тихо, эхом, повторила Вера – и прихлебнула терпкий, пылающий огнем в щербатой чашке травный чай.
– Пей, пей! Я тут и стланик заварила, и верблюжий хвост! Пей!
– Верблюжий… хвост?..
Вера брякнула чашкой о блюдце. Чай выплеснулся на скатерть. Рядом с красным винным расплывалось коричнево-зеленое чайное пятно.
– Травка такая, дурешка… наша, саянская… Ить, никаво ты не знаешь…
– А зачем ты меня спросила, крещеная я или…
– За надобой! Ить в Ерусалим побредешь! По льду, по снегу, однако… А ты знаешь каво? а вот и не знаешь! Там, рядышком, говорят… это… Мертвое море! Мыслю так, в этом море-то погибают все жуткие грешники! Немыслимо кто нагрешил на земли! И Юдушку там утопили! Посля таво, как он повесился на дереве! Правда, – Расстегай шмыгнула и отпила чай, – и другое болтают. Якобы Юдушку бросили в овраг, куда дохлую животину бросали, на съедение псам… и мухам, язви их!
– А Юдушка это кто?
Вере снова было стыдно спрашивать, но спрашивать надо было.
Расстегай взбросила крохотные детские ручонки. Ее морщинистые губы согнулись скорбной подковкой.
– Господи! Твоя святая воля! Юда, ну, Юда! Предал он Господа нашего! Ну вот же!
Расстегай будто ветром выметнуло из-за стола, она подкатилась на коротких ножках к этажерке, крашенной морилкой, подержала на руках одну тяжелую древнюю книжку, другую, помотала головой, подбежала к буфету, рванула стеклянную дверцу,