В городе, который не Москва. Наташа Смехова

улыбка. Он не знает, не замечает ее. Он слишком сосредоточен на шарже.

      Улыбка… Возможно, никто кроме меня так пристально не изучал ее красоту.

      Улыбка, да улыбка. Но, кажется, она совершенна.

      «И почтенный фонарь был у Ганса,

      А веселый солдат даже жил у Ганса…»

      Промаявшись от скуки ночь, чуть свет я бродила по городу в поисках того интересного, что способно было отвлечь меня от дум о Человеке.

      На Горьковской улице я встретила одинокую собаку. На Самарской собака исчезла. У памятника Дзержинскому мне захотелось есть, а у памятника Пушкину подул такой сильный ветер, что мне пришлось забежать в ближайший подъезд и греться у батареи. Люди, идущие на работу, с недоверием рассматривали меня, в восемь утра разгуливающую по подъезду. Надо было убить время до десяти. Я принялась отколупывать штукатурку на подоконнике третьего этажа. К половине десятого штукатурка кончилась.

      Шагая в сторону кафе, я думала, подойти мне к Человеку или не подойти. Если подойти, стоит ли что-нибудь объяснять насчет позавчерашнего происшествия или не стоит?

      Я пришла в кафе. Заказала чашку кофе, и с ужасом обнаружила, что кошелек, очевидно, остался дома.

      Мне принесли кофе.

      Бармен был сегодня не выспавшимся, и лениво протирал бокалы. Одна из официанток сбежала покурить, другая в белоснежном фартуке пыталась вести себя, как будто ей нравилось рабочее место.

      Честно говоря, я их раздражала. Конечно же, тем, что просиживала за этим столиком с утра до вечера с перерывами, в то время как кому-то с кошельком не хватало места.

      Они мне тоже не нравились.

      – Девушка, боюсь, что не смогу за него расплатиться, – сказала я той, которой нравилось здесь работать.

      Поскольку она принялась пристально смотреть на меня, мне ничего не оставалось, как глупо улыбаться.

      Я повторила, правда, грубее, чем следовало: