и отталкивала, под гипнозом двигаясь навстречу, как кролик к удаву, и испуганно убегая прочь, как лиса от волка. Так продолжалось до самого последнего звонка, после которого мы забрели в какие-то кушери, где валялись заброшенные бетонные строительные трубы, и на одну из них уселись. Когда ты пытался залезть в вырез моей блузки, я била тебя по щекам и тут же сама целовала. И то, и другое получалось неубедительно, первое – ввиду жалости, второе – из-за неумения…
В конце десятого класса, как гром среди ясного неба пришло известие, о том, что наш Михаил Захарович уезжает в Израиль. Навсегда. И только ждёт выпускных экзаменов, чтобы «довести класс». И это в восемьдесят первом году! Нет, мы, конечно, знали, что где-то там далеко бывают негодные изменники, которые Родину предают. Но что бы так вот рядом с нами, да ещё наш правильный учитель математики и любимый классный руководитель! Поговаривали, он получил в наследство бензоколонку, что вообще звучало дико. Ну, где русская школа – а где еврейский бензин?! Тогда и слово-то «бизнес» было ругательным, по крайней мере, непонятным… Потом, когда в начале девяностых иммигрировал Аркадий Лисовский, никто уже не удивился. Он умер в Хайфе от инфаркта. А вот о Михаиле Захаровиче мы так никогда больше ничего и не услышали.
Впрочем, всю последнюю четверть, во время консультаций по предметам и выпускных экзаменов мне не было дела ни до кого на свете, даже до самой себя. Я просто физически ощущала, что умираю в преддверии скорой разлуки. По мере приближения выпускного бала, календарь отмеренной мне жизни неуклонно сокращался – ибо, что же будет за жизнь! В школу я приходила только для того, чтобы видеть и слышать тебя, понимая, что вскоре буду лишена такой возможности. А после уроков возвращалась домой безмерно уставшей, разбитой, больной, и сразу же ложилась спать. Вечером наскоро делала уроки – и снова спать. Сама поражалась, как можно большую часть суток проводить в бессознательном состоянии, но, по-видимому, молодой организм таким образом боролся с затянувшимся стрессом.
Из общей пачки фотографий, сделанных для виньетки, я украла твою и запрятала её в потайном отделении письменного стола, где хранила дневники. Папа однажды заметил: «Лара, ты не живёшь, а занимаешься воспоминаниями!». Если бы он знал, что последняя запись гласила: «Хочу всё забыть! Хочу умереть».
К выпускному вечеру девчонки готовились как к свадьбе, а у меня в голове стучало: «Всё, всё, в последний раз, и больше никогда…». Мы с Любой отправились в парикмахерскую, три часа отсидели в очереди, а в результате нам накрутили такие ужасающе-бабские причёски, что пришлось бежать домой и в срочном порядке смывать эти совковые представления об элегантности.
На бал пришли с распущенными волосами, в длинных белых платьях. Я казалась себе невообразимой красавицей, воздушной невестой, сказочной принцессой – а ты ни разу не подошёл и даже не взглянул в мою сторону. Зато впервые за два года я увидела, как ты танцуешь с Юлькой Беловой, вы смеялись и смотрели друг на друга как заговорщики, словно у вас была общая тайна…
Знаешь, прошло