орнаменту, отмечает, что именно здесь сохранились древние композиции, абсолютно идентичные андроновским, и их схождения поразительны, из чего можно сделать вывод о генетическом родстве орнаментики андроновской керамики XVII – IX в.в. до н.э. и декора северорусского текстиля (вплоть до конца XIX – начала XX в.в.). Поставив вопрос о том, какие этнические группы являлись на протяжение более чем 3500 лет носителями и хранителями этой орнаментальной традиции, автор данной работы отвергает предположение, что таким, носителем андроновской традиции могло быть финноугорское население севера Восточной Европы, якобы воспринявшее эту традицию в древности от своих индоиранских соседей и сохранившее её вплоть до середины I тыс. н.э., т.е. до того периода, когда на этих территориях археологически фиксируется наличие славянских поселений. В невозможности такого решения данного вопроса убеждает целый ряд фактов. Так большинством исследователей финно-угорской орнаментики, и в частности браного ткачества постулируется очень позднее (cep. XIX в.) появление подобных орнаментов в декоре данных народов, как следствием их контактов с русским населением (см.: Косменко А. П. 1977, 1984, Климова Г. М. 1984). Кроме того, в свете современных данных археологии, палеоклиматологии, лингвистики, антропологии вывод о том, что в состав населения новгородских, вологодских, ярославских и костромских земель вошел значительный (финно-угорский субстрат представляется крайне проблематичным, если не маловероятным. Но так как северорусский орнамент сохранил огромное количество андроновских архетипов, зачастую не встречающихся в других восточнославянских районах, можно со значительной долей уверенности, предполагать, что на Русском Севере данные орнаментальные комплексы сохранились вследствие того, что население этих территорий было в своем большинстве потомками древнего индоевропейского (возможно, протоарийского) населения.
В то же время в восточнославянской традиции многие элементы древнего свастическо-меандрового и «гуськового» орнамента прослеживаются непрерывно практически от праславянской тшинецко-комаровской культуры (сер. II тыс. до н.э.) вплоть до конца XIX в., из чего можно сделать вывод, что носителями древней орнаментальной традиции были и те группы восточнославянского (кривичского) населения, поселения и могильники которых, относящиеся к IV – VI в.в. н.э., открыты в 1984—1987 г.г. археологом А. Н. Башенькиным (см. Археологические открытия 1984 г. М., l986, с. 4; Сопки и длинные курганы на востоке в Новгородской земле. – Тезисы конференции «История и археология Новгородских земель», Новгород, 1987, с. 12—14) на западе Вологодской области.
Таким образом, можно сделать вывод о том, что именно на территории Восточной Европы в среде близкородственных племен складывались древнейшие орнаментальные, комплексы, оставшиеся священными символами индоиранских народов, с одной стороны, и не утратившие своих сакральных функций