на горизонте начала подниматься гора, при виде которой сердце мое тревожно застучало. Я почувствовал пробегающие по коже легкие мурашки.
Волк унесся по росе, за ним остался темный след стряхнутых на землю капель, ворон тоже, отоспавшись, взлетел аки орел и пошел кругами как планер, растопырившись и благосклонно позволяя поднимать себя теплому воздуху.
Мы помчались галопом, не слишком быстрым, потому что я насторожился при виде первого же человеческого скелета. В густой траве белел череп, грудная клетка угрожающе топорщилась поодаль, берцовых костей вообще не осталось, но и по тому, что я видел, волосы встали на затылке.
Человек был, судя по всему, если не выше меня, то вровень, грудь пошире, а череп настолько широк и с крохотными отверстиями для глаз под выступающими навесами надбровных дуг, что я сразу ощутил всю свирепую мощь питекантропа. Нагнувшись, я зацепил кончиками пальцев череп, но тот выскользнул из моих пальцев, тяжелый, как двухпудовая гиря. Я успел увидеть, что внутри черепа либо пусто, либо совсем мало места для мозга. Такая кость может выдерживать удары хоть булавой, хоть палицей, даже меч рассечет только кожу, а дальше не разрубит. Череп не составной, как у всех людей, а литой, как у настоящего героя, что благодаря таким уникальным данным прет отважно только вперед, рубит и сокрушает, не терзаясь сомнениями, не отвлекаясь на мелкие царапины, раны и жалкие вопли.
Зеленая трава уступила место жухлой, чахлой, а земля пошла сухая, потрескавшаяся от зноя. Сама трава торчала, мелкая и злая, с острыми или колючими стеблями. Белые кости попадались все чаще. Сперва разбросанные, растасканные зверьем, потом начали встречаться и цельные человеческие скелеты. Иногда в истлевшей одежде, трижды мы встретили в доспехах. У всех троих панцири побиты настолько, что понятно, почему на трупах: мародеры просто побрезговали доспехами, годными после перековки разве что на подковы.
Ворон часто улетал вперед, возвращался не то что отяжелевший, но какой-то благодушный, а если не успевал потереть о ветку свой носорожий рог, который у него служит клювом, я замечал на блестящей поверхности остатки слизи.
Потом мы встретили целый отряд павших, даже волк рыкнул в сторону ворона. Погибли мужики вроде бы совсем недавно, кровь едва-едва успела свернуться, но на молодых безусых лицах страшно и грубо пламенели пустые глазные впадины. Кто выдолбил так умело, я спрашивать не стал.
– Какая злая сила их скосила? – пробормотал я. – Враг силен…
Ворон нахохлился, слишком сытый, чтобы вступать в дискуссии, а волк несся рядом с конем красивыми ровными прыжками, рыкнул, не поворачивая головы:
– Ты великий мудрец!
– Я? – спросил я несколько озадаченно, но польщенно. – Это, конечно, да… несомненно, но ты… откуда ты решил?
Волк явно хотел унестись вперед, но пересилил себя, буркнул:
– Да сразу так определил…
– Что?
– Что скосила злая сила. Наверное, если бы побила добрая, то лежали бы иначе? С перекошенными рылами, оскаленными