серьезное испытание, – произнес Ах-Кун.
С этого дня Эронимо избегал дискуссий на религиозные темы, которые иногда возникали по вечерам между Гонсало и Ах-Куном, после того как индеец рассказывал что-нибудь еще о своих богах и о том, как им можно угодить.
По утрам Гонсало видел, как Ах-Кун встает со своей циновки и идет поприветствовать восходящее солнце. Каждый день он клал маленький кусочек копала[4] в каменную горелку и поджигал ее при помощи тлеющего уголька, взятого из вчерашнего костра. Затем, поджав под себя ноги, индеец тихонько сидел, наблюдая за тем, как дым янтарного цвета устремляется в небо, словно бы приветствуя рассвет. Ах-Кун объяснил Гонсало, что при этом молится и просит своих предков спасти его. Он молился также и Ицамне, повелителю всех богов, прося дать ему силы, которые позволят выдерживать жизнь раба.
Ах-Кун рассказал Гонсало, что четыре тропинки в четырех углах селения соответствуют четырем Бакабам, которые, действуя согласованно, поддерживают четыре угла земли и неба. Он также сообщил, что каждое направление и каждый Бакаб имеет собственный цвет.
– Восток – красный, как восходящее солнце, – сказал индеец, показывая в сторону моря. – Запад – черный, потому что туда уходит ночь. У севера цвет белый, а у юга – желтый, но я не знаю почему.
Ах-Кун рассказал испанцам, что во время жертвоприношений четыре жреца, удерживающие жертву, могут окрашивать свои тела в эти четыре цвета. А еще он объяснил, что четыре Чака – боги дождя – поднимаются каждый год на небо и льют воду из своих гигантских сосудов, а их помощники – лягушки – объявляют о начале сезона дождей.
Гонсало внимательно слушал Ах-Куна. Испанцу интересно было выстроить для себя из фрагментов его рассказов более-менее целостную картину странных верований туземцев. Это давало пытливому уму солдата новую пищу для размышлений в те долгие часы, когда он занимался монотонной работой под палящими лучами солнца. Слушая вечером у костра рассказы Ах-Куна и наблюдая за тем, как темнеет лес, Гонсало с усмешкой думал о том, как сильно отличаются представления местных жителей об окружающем мире от того, что он узнал в юности в Испании. Он, конечно же, всегда воспринимал все это как нечто само собой разумеющееся и относился к нему даже с каким-то равнодушием – как к чему-то обыденному.
Эронимо полагал, что слушать индейца не стоит. От знакомства с верованиями майя нет никакой пользы. Вообще никакой. Когда Ах-Кун начинал свой рассказ, Эронимо устраивался в дальнем углу хижины и принимался за чтение молитвенника.
Иногда по вечерам Ах-Кун расспрашивал испанцев об их жизни – о том, какой она была в прошлом. Эронимо в подобных случаях присоединялся к разговору и рассказывал о черепичных крышах своей родной Эсихи и о церкви, в которой он молился еще юнцом. Он опускал в своих рассказах то, что вызывало у него неприятные воспоминания – например, насмешки со стороны подростков постарше, которым было непонятно его религиозное рвение. Вместо этого Эронимо говорил о том, как интересно ему было узнавать что-то новое, читать