алмаза тихо тает там и тут,
из расширенного глаза слёзы тёплые бегут.
Я ли стал сентиментален? Или время надо мной
в синем отлито металле, словно колокол ночной?
Время с трещиною мятной в пересохшем языке
низким звуком невозвратным расцветает вдалеке.
Нота чистая, что иней, мерно тянется, легка —
так на всякую гордыню есть великая река,
так на кровь твою и сердце ляжет тощая земля
тамады и отщепенца, правдолюбца и враля.
И насмешливая дева, тёмный спрятав камертон,
начинает петь с припева непослушным смерти ртом,
и, тамбовским волком воя, кто-то долго вторит ей,
словно лист перед травою в небе родины моей.
«Где серебром вплетён в городской разброд…»
Где серебром вплетён в городской разброд
голос замёрзшей флейты и затяжной
лёд на губах в несладкий полон берёт
месяц за годом, – поговори со мной.
Пусть под студёным ветром играет весть
труб петербургских тёмным декабрьским днём,
пусть в дневнике сожжённом страниц не счесть,
не переспорить, не пожалеть о нём —
сердце в груди гнездится, а речь – извне,
к свету стремится птица, огонь – к луне,
заворожённый, тёмный костёр ночной,
вздрогни, откликнись, поговори со мной,
пусть золотистый звук в перекличке уст
дымом уходит к пасмурным небесам —
пусть полыхнёт в пустыне невзрачный куст —
и Моисей не верит своим глазам.
«…не ищи сравнений – они мертвы…»
…не ищи сравнений – они мертвы,
говорит прозаик, и воду пьёт,
а стихи похожи на шум листвы,
если время года не брать в расчёт,
и любовь похожа на листьев плеск,
если вычесть возраст и ветра свист,
и в ночной испарине отчих мест
багровеет кровь – что кленовый лист,
и следов просёлок не сохранит —
а потом не в рифму мороз скрипит,
чтобы сердце сжал ледяной магнит, —
и округа дремлет, и голос спит —
для чего ты встала в такую рань?
Никакого солнца не нужно им,
в полутьме поющим про инь и янь,
чёрный с белым, ветреный с золотым…
«Европейцу в десятом колене…»
Европейцу в десятом колене
недоступна бездомная высь
городов, где о прошлом жалели
в ту минуту, когда родились,
и тем более горестным светом
вертоград просияет большой
азиату с его амулетом
и нечаянной смертной душой.
Мимо каменных птиц на карнизах
коршун серый кидается вниз,
где собачьего сердца огрызок
на перилах чугунных повис.
Там цемент, перевязанный шелком,
небелёного неба холсты,
и пора человеческим волком
перейти со Всевышним на ты.
И