военного коммунизма стали не формой государственного устройства, а способом почти военной мобилизации в революцию людских ресурсов. Это положение узаконила уже в мирное время конституция 1936-го года, как бы превращая то, что было ополчением, в регулярную армию.
Автономные округа и советские национальные республики окончательно пришли на смену губерниям. Но республики эти национальные возникали также в мобилизационном порядке, были порождением воинственного интернационализма, направленного как раз на растворение всех самобытных начал. Национализация административного устройства на деле не освобождала народы, а создавала такую тягчайшую бюрократическую махину, которая должна была закрепостить советские народы. Последующие переселения народов обнаружили этот чудовищный бюрократический механизм во всей мощи.
Ныне национальные республики, зачастую с презрением к самой России заявляют о суверенитете своих народов, но бюрократический механизм, внедренный в них, ограничивает свободу этих народов так, как не способен был сдавить их никакой русский царь. Ограничивает так, как способна ограничивать свободу человека только бюрократия, ограждая запрещениями и особыми условиями каждый его шаг, каждый вздох, – не учитывающая никаких особенностей человеческих и тем более тончайших особенностей национального характера.
Ну разве это постижимо! Все, что вымаливает теперь тот же российский фермер у народно-избранного президента да у своих же народных избранников-депутатов, но так и не вымолит, – все это даровано было когда-то крестьянам государем императором… Крестьянство – сила особенная. Крестьянине кормятся от земли, но прежде всего осознают себя кормильцами: это они для всех пашут, сеют, жнут, имея ответную нужду в промышленных товарах не такую жизненную, не такую великую, какой была и есть нужда в хлебе насущном. И потому эти все в сознании крестьянина заведомо от него зависимы, а он держится всегда как бы сам по себе. Так что сила его – в земле. Какая бы власть ни была – а земля остается землей, и главное быть к ней поближе, иметь ее побольше. Крестьяне, на первый взгляд, корыстны и хлебушком никогда просто так не помогут, лучше припрячут в амбарах. Но будут с хлебом или нет, уродится ли пшеничка – это зависит от дождя и снега, солнца, ветров, морозов… От Бога. И вот стихийное какое-то христианство в русских мужиках: бескорыстное отношение к самой земле, которую считали принадлежащей Богу и стремились обобществить, считая владение помещиками землей несправедливым, как будто те присваивали себе общее.
Сегодня колхозники с фермерами ненавидят друг дружку как два враждебных класса и самосознания. Но молиться на свою земелюшку, как русский крестьянин молился, ни фермер, ни колхозник одинаково не будут, хоть частник, конечно, как хозяин куда рачительней и трудолюбивей наемного сельхозрабочего. Ушло то мироощущение крестьянское, когда землю понимали как принадлежащую Богу и несли