здесь кого-то вроде Питера, но совершенно о нем не думала, а если и думала, то представляла себе пожилого одинокого человека.
– Извините, – повторила я, пряча нож за своими шортами, широкими мужскими шортами из магазина «Армия и флот». – Я резала ковер.
Я успела убедиться, что извинения и констатация очевидного помогают, когда не знаешь, что сказать.
– Не видел вашей машины. – Когда Питер говорил, беспрерывно жестикулировал, помогая руками своим словам.
– Я ехала на поезде, – ответила я. – И потом на автобусе. Тридцать девятом. Он опоздал на двадцать восемь минут.
По выражению его лица я заключила, что сказала слишком много и что, возможно, это прозвучало грубо. Так трудно было делать это правильно. Другим как-то удавалось без всяких усилий вести разговоры: сначала один подает реплику, потом другой – и так далее. Я в который раз задумалась о том, как же это у них получается.
– Вам надо было дать телеграмму, – заметил Питер. – Я бы с радостью встретил вас на станции. – Он посмотрел мимо меня в ванную и продолжал: – И простите, что вам пришлось все это слышать. Если Кара не в настроении, об этом знают все. Но вы не должны беспокоиться.
Я и не беспокоилась. Но тут невольно задалась вопросом: может, мне стоило бы?
– Скорее всего, она поехала в город. Но она всегда возвращается. – Он снова рассмеялся. Казалось, он сам себя успокаивает. – Ну а вы чем тут занимаетесь? – Все эти комнаты на чердаке, – он сделал жест руками, – в довольно неприглядном виде. Думаю, тут раньше жил старый слуга – нянька или дворецкий. Никто здесь не убирался. Вы бы видели, какой беспорядок оставили после себя военные. Не говоря уж про граффити, вы таких и представить не можете.
Он прошел в ванную, разглядывая ее без всяких признаков смущения.
– Военные? – переспросила я. Я знала все способы, как добиться, чтобы собеседник продолжал говорить.
– В свое время Линтонс реквизировали для нужд армии. Сорок седьмой пехотный полк. Американцы. Судя по всему, в голубой гостиной Черчилль с Эйзенхауэром обсуждали высадку в Европе. В саду они устроили просто бог знает что. Я имею в виду – солдаты, а не Черчилль с Эйзенхауэром, хотя тут ни за что нельзя поручиться. В общем, будьте готовы. Либерман хотел предложить вам комнаты внизу. Они больше и роскошнее, и я надеялся, что мы с Карой поживем в городе, но, знаете… мои обстоятельства изменились… – Он улыбнулся. Мне нравилось, что он так много говорит: это означало, что мне говорить не нужно. – Нормально работает только эта ванная и наша, внизу. Надеюсь, вы не очень против чердака.
Я увидела, что он смотрит на две скрученные половинки коврика.
– Тут пахло, – сообщила я.
К своему последнему письму мистер Либерман приложил ключ от боковой двери и, в придачу к схеме маршрута, инструкции, как пройти наверх, в чердачные помещения. Когда я в первый раз поднялась по винтовой лестнице и открыла дверь наверху, вонь так и ударила в лицо: напоминание о тех нескольких последних днях, когда я ухаживала