Блеста без гроша, и я точно видел, что один день у Барретта крошки не было во рту. Что приносили им труды: одежду, в которой ходят, солому, на которой спят круглый год, и харч – хлеб, сыр, бекон. Да еще, наверное, возможность раза два за год хорошенько выпить. Джордж был унылый тип, он с какой-то жалкой гордостью относился к тому, что недоедает, работает сверх сил и вынужден все время переходить с одной работы на другую. И песня у него была такая: «Таким, как мы, не по чину думать об умных вещах». (Он не умел ни писать, ни читать и, кажется, вообще считал грамотность блажью.) Я с этой философией хорошо знаком: часто слышал ее от судомоев в Париже{13}. Барретт, которому было шестьдесят три года, часто сетовал на плохую еду в наше время – по сравнению с тем, что было в молодости: «Тогда мы не жрали чертов хлеб с маргарином, с пустым пузом не ходили. Телячье сердце. Пельмени с беконом. Кровяная колбаса. Голова свиная». Мечтательный, ностальгический тон, каким он произнес: «Голова свиная», говорил о десятилетиях, прожитых впроголодь.
Кроме этих обычных сборщиков, были такие, которых называли «домашними», – местные, занимавшиеся уборкой хмеля от случая к случаю, больше для развлечения. Обычно фермерские жены или кто-то из домочадцев, и, как правило, они и пришлые терпеть не могли друг друга. Но была там и очень славная женщина, она подарила Рыжему пару башмаков, а мне прекрасный пиджак с жилетом и две рубашки. Большинство же местных смотрели на нас как на грязь; лавочники вели себя пренебрежительно, хотя мы сообща оставили в деревне, наверное, несколько сотен фунтов.
За уборкой хмеля один день почти не отличается от другого. Без четверти шесть утра мы выползали из соломы, надевали пальто и башмаки (во всем остальном спали), выходили наружу, разводили огонь – дело непростое, в этом сентябре то и дело шел дождь. К половине седьмого заваривали чай, поджаривали хлеба на завтрак и шли на работу, захватив бутерброды с беконом и жестяной котелок с холодным чаем для обеда. Если не было дождя, работали без перерыва примерно до часа, потом разводили костер среди стеблей, грели чай и полчаса отдыхали. Потом опять за работу до половины шестого, а пока вернешься домой, отмоешь с рук сок хмеля, выпьешь чаю, уже стемнеет и сон валит с ног. Но часто по ночам ходили воровать яблоки. Поблизости был большой сад, и втроем или вчетвером мы регулярно его грабили, набирали в мешок фунтов пятьдесят яблок и несколько фунтов лещины. По воскресеньям стирали в ручье носки и рубашки и остаток дня спали. Сколько помню, я ни разу за все время не разделся полностью, ни разу не почистил зубы и брился только два раза в неделю. Работа, приготовление еды (а это означало без конца таскать жестянки с водой, сражаться с намокшим хворостом, жарить на жестяных крышках и т. д.) не оставляли, кажется, ни минуты свободной. За все время я читал только одну книжку, все про того же Буффало Билла. Подсчитав наши расходы, я нашел, что мы с Рыжим тратили на еду примерно по пять шиллингов в неделю, и нет ничего удивительного, что нам постоянно не хватало табаку и мы постоянно испытывали