лживым Judenräte не стереть этого достиженья.
– В самом деле! – Фютюра Тама намеренная наивность Хоррора уже начинала очевидно утомлять. – Хитлер пытался угодить предубеждениям всех и каждого. В свою Weltpolitik он умудрился вместить все идеологические мыльные оперы. У всего этого никогда не было ни единого шанса. В своем плане касательно Mittelafrika он попытался установить формальную германскую гегемонию в бассейне Французского Конго. – Фютюр Там закатил глаза к небу, являя радужки, розовые, как соски́. – Я говорил непосредственно с ним от имени Франции. И сказал ему: «Прежде, чем вы начнете, поз вольте мне сказать вам вот что. Вам не выиграть, нам не проиграть. Я достаточно ясно выражаюсь?» Хитлер мне так и не ответил. Лишь продолжал сидеть, пассивно жуя мятные леденцы, окруженный своими гене ралами. Время от времени складывал губы, подражая тому исподтишка раздражающему мотивчику, что насвистывается под конец всех фильмов Лорела и Харди.
Хоррор пытался отвести взгляд от Бугра, которому теперь, очевидно, было не по себе. Пристальный взор его в итоге тяжко пал на Фютюра, который, казалось, надменно возвышался в самой сердцевине своего осмоса, подстрекатель их разделенной на двоих криптомнезии.
– В последние годы жизни Хитлера… – заговорил Хоррор, смутно слыша смех француза, – …фюрер все больше навязчиво думал о Томасе Манне, в частности – о герое «Смерти в Венеции». У сего героя, кой, по словам Хитлера, был самим Манном, он и заимствовал свой образец свободы Германьи. Но как однажды вечером за ужином мне дал понять Гёббельс, Хитлер, похоже, совершенно упустил из виду проповеднический настрой многих персонажей Манна. Все это содержится в книге полемических очерков Манна «Фридрих и большая коалицья». Должно быть, Хитлер ее читал. Судя по всему, он читал всего Манна до последнего слова. Но как ему удавалось примирять собственные верованья с тем, что излагалось в «Иосифе и его братьях», к примеру, где отдавалась дань еврею в его суровейший час, я постичь был не в силах.
Там испустил зримый волдырь воздуха. Заговорил он вяло:
– После освобождения Хитлера из крепости Ландсберг, он перестал щеголять хлыстом из крокодиловой шкуры, который раньше всегда носил с собой, гуляя по улицам Мюнхена, – его «ид Воли» занимало место как внутри, так и снаружи. Чтение Манна для него было лишь попыткой отвлечь свои художественные позывы прочь от его Welta, его Führerwille.
С экрана спорхнул тугой строй искр и пролетел у него над головой.
На Бугра обрушилась крупная волна, повергнув его на пол бункера. Ранее сухие участки подводного грота теперь омывались кружащей, пенной злой зеленью. Бугор, казалось, весь раздулся, словно мучнистую пористую текстуру его кожи вымочили расширяющимся сахаром. Море кипело, а он у них на глазах подымал безвольную тусклую руку на прилив. Все больше моря наполняло камеру, и его мотало в волнах.
Экран, на который смотрели Там и Хоррор, все больше серел – натриевый свет в бункере безумно мигал и в итоге слился в заполненную статикой