ухватил его двумя пальцами и резко дернул.
В сенцах, близ колокольчика, находился на часах вечно сонный дружинник со странным именем Буней. Так нарекла его плененная русским воем мать-половчанка. Спал он крепко и беспробудно, но на счастье Константина именно в этот миг по двору проходила Доброгнева, возвращаясь из места, куда, как принято говорить, и короли ходят пешком.
Колокольчик звякнул лишь один раз, и то еле слышно, но у девушки был очень острый слух, и она мгновенно остановилась, затаив дыхание и ожидая нового звонка, которого все не было.
Прождав с минуту, Доброгнева уже махнула рукой – задел, поди, князь случайно и все – и хотела идти далее в подклеть, где и была ее каморка. Но тут острая игла осознания того, что в княжьей опочивальне творится что-то страшное, больно впилась ей в грудную клетку куда-то пониже сердца.
Не чуя под собой ног, она бросилась бежать вверх по лестнице на крыльцо, а оттуда по кажущимся бесконечными галерейкам и коридорчикам, добравшись наконец до княжьей светелки.
Тяжко и смрадно пахло в ней погасшими восковыми свечами, которые, не прогорев и до середины, все как-то разом почернели и потухли. К ним добавлялся время от времени еще один запах, омерзительный и удушающий, как будто приносимый порывами неведомого подземного ветра.
Такой запах не мог издавать даже давно разложившийся человеческий труп, но лишь мертвое, никогда не бывшее живым и враждующее абсолютно со всем, оставляло этот знак как клеймо, говорящее о пребывании здесь мрачного и полновластного хозяина.
Сам Хлад клубился уже на уровне пояса князя, жадно впитывая в себя его жизненные соки и тут же перерабатывая их во что-то мерзкое и чуждое.
Распахнув дверь в опочивальню, Доброгнева поначалу несколько секунд не могла сдвинуться с места при виде всей этой ужасающей картины.
В чувство ее привел, как ни странно, запах. Будучи необычайно гнусным, он не только перехватывал дыхание, но и вызывал неудержимую тошноту.
Девушку тут же вырвало на пол, что принесло толику облегчения, и она обрела возможность двигаться.
Странное оцепенение пропало, и с диким визгом, мало напоминающим человеческий, она подскочила к изголовью, ухватила один кубок с питьем, другой, третий и принялась беспорядочно выплескивать их прямо на черный клубящийся сгусток неведомого врага.
Только в одном из них была родниковая вода, настоянная на серебряном обереге, но, по счастью, хватило и этой малости.
Клубок черноты недовольно запульсировал, задергался и стал смещаться вначале к ногам князя, нехотя высвобождая тело из своих смертоносных объятий, а затем и вовсе неторопливо сполз на пол.
– Батюшка Перун! – в отчаянии воззвала она, но при этом почему-то повернувшись к иконам и уставившись на изображение Иоанна Предтечи. – Ты же сильнее порождения сатанинского, так почему же взираешь безмолвно на козни диавольские? Почто не истребишь врага рода человеческого? Порази его молоньей гнева своего! – И она, облегчая могучему славянскому богу