А вот украинцев Ахматова «забраковала» и свою настоящую фамилию Горенко старалась лишний раз не упоминать.
Совсем другое дело Константин Паустовский. Он родился в Москве, но детство и юность провел в Киеве, окончил Первую киевскую гимназию. Дед будущего писателя, Максим Егорович, был настоящим украинцем. «Маленький, седой, с бесцветными добрыми глазами», Максим Егорович считал себя потомком грозного гетмана Петра Сагайдачного. Того самого гетмана, что прославился морскими набегами на турецкие города, чуть было не погубил все Московское царство в 1618 году, восстановил православную Киевскую митрополию и спас Речь Посполитую от османского нашествия. Доказательством столь знатного происхождения Паустовских считали хранившиеся у деда семейные реликвии: «Пожелтевшую, написанную по-латыни гетманскую грамоту – “универсал”, медную печать с гербом…»[77]
Тихий Максим Егорович в молодости привез с турецкой войны жену-турчанку. Выйдя в отставку, стал чумаком. Чумаки были характернейшим для Украины явлением. Они возили из Крыма на Украину соль и сушеную рыбу. У них были свои традиции, свой фольклор, свои чумацкие песни. Слушал эти песни и юный Константин Паустовский. Слушал он и казацкие думы, и рассказы о славном кровавом прошлом запорожских козаков, о войнах с ляхами, о гайдамаках. Искусство кобзарей и бандуристов в те времена уже приходило в упадок. Этнографы с трудом находили настоящих мастеров, вроде кобзаря Гончаренко, которого записывала на фонограф сама Леся Украинка. Но в малороссийских городках, местечках и даже в самом Киеве встречались музыканты попроще – лирники. Не было базара, где не сидел бы в тени под тополем какой-нибудь лирник. В его холщовой торбе «были спрятаны хлеб, лук, соль в чистой тряпочке, а на груди висела лира. Она напоминала скрипку, но к ней были приделаны рукоятка и деревянный стержень с колесиком.
Лирник вертел рукоятку, колесико кружилось, терлось о струны, и они жужжали на разные лады, будто вокруг лирника гудели, аккомпанируя ему, добрые ручные шмели»[78].
Как отличается этот взгляд на Украину от ахматовского или даже купринского!
А ведь кроме родичей-украинцев были у Константина и родичи-поляки. Его польская бабушка Викентия Ивановна «всегда ходила в трауре и черной наколке. Впервые она надела траур после разгрома польского восстания в 1863 году и с тех пор ни разу его не снимала»[79]. Отправляясь в Ченстоховский монастырь поклониться чудотворной иконе Богородицы, она взяла с собой и внука и строго-настрого запретила ему говорить там по-русски.
Между тем Константин Паустовский не стал ни украинцем, ни поляком. Русское влияние в его жизни оказалось сильнее. В десять лет, еще до поступления в гимназию, Константин приехал под Брянск, в глухую, лесистую часть тогдашней Орловской губернии. Там он увидел настоящую русскую природу, именно ее он признал своей, родной: «С этого лета я навсегда и всем сердцем привязался к Средней России. Я не знаю страны, обладающей такой огромной лирической силой и